Лариса Богораз - Сны памяти

И вот за Толей явился милицейский наряд, его увели, не дав даже собрать вещички. Я отправилась вслед за ними в милицию, благо — недалеко, так что успела увидеть, в какой кабинет его втолкнули. Меня в кабинет, конечно, не впустили и стали вообще выпроваживать из «предбанника» на улицу. Около крыльца я застала Иру с санками, а в санках — двое ребятишек, которые громко хором кричали: «Папа Толя, вернись!» Такого сценария у нас не было. То ли это была детская самодеятельность, то ли вас Ира на ходу подучила — не знаю. Но в тот раз Толю действительно отпустили, как вскоре нам пришлось убедиться, ненадолго: всего месяца на два-три.

После этого эпизода еще некоторое время, до конца марта, мы продолжали жить так же тихо-мирно, стараясь не вспоминать о происшедшем и не задумываться о предстоящем.

Как жаль, что невозможно вернуться в год 75-й, в наш тарусский дом, к нашим милым родным людям, рано и далеко ушедшим от нас Толе и Ире. Хочется надеяться, что сейчас они вдвоем тоже умиротворенно вспоминают ту светлую нашу зиму.

Дорогие Туся и Юлик! Очень трудно оказалось мне сказать о любимой Ирочке то, что как бы наплывает на душу. Простите за мой не слишком удачный сентиментальный очерк.

За прошедший месяц я столько о ней и с ней в уме переговорила, что тем труднее оказалось все это изложить на бумаге. Обнимаю вас обоих.

Поклон и искренние соболезнования от Паши, Сани.

Ваша Лара

Мы, супруги Анатолий Марченко и Лариса Богораз, авторы и персонажи настоящего повествования, посвящаем его своим оппонентам — творцам Конституции СССР 1978 года, а также прочим авторским коллективам, создавшим законы, инструкции и постановления, вдохновившие нас на сей труд…

Анатолий: Я родился «на квартире». Мои родители, поженившись, сняли себе комнату в частном доме. Я мало помню из того периода своей жизни, т. к. прожил там всего лишь до июня 1941-го года. Помню хорошо своих «хозяев» — старика и старушку: его за чтением толстущей книги в кожаном переплёте и с медными застёжками (мои родители называли эту книгу «библией»), её всё время лежащей в постели на высоченной деревянной кровати и с постоянной белой повязкой на голове.

Старик со старухой жили в большой проходной комнате, из которой были ходы в нашу комнату и во вторую такую же комнату, в которой жила семья сына хозяев. Ни молодых, ни их дочь я не помню, может потому, что через их половину я не ползал и не ходил?

Зато до сих пор храню в памяти одну ночь — последнюю ночь сына в доме родителей. Проснулся я от чего-то поздно ночью. Мои родители не спали, в комнате горел свет. Они о чём-то шептались тревожно между собой, не замечая, что я не сплю и слежу за ними. Из комнат хозяев слышались приглушённые голоса и женские всхлипывания.

Утром следующего дня я бы ничего и не вспомнил из прошлой ночи, если бы не убитый вид поднявшейся на ноги бабушки-хозяйки и не рев их снохи. Впервые я услышал слово «арест». Забрали сына наших хозяев — дядю Мишу. Уже взрослым я узнал причину его ареста и смерти на Колыме. Работал он машинистом на паровозе и, принимая состав для отправки на Запад, вслух высказался в том смысле, что, мол, Гитлеру не зерно с салом нужно было бы отправлять, а снаряды из пушек. Товарищи донесли и — срок. Через полгода, с началом войны, его снова таскают в лагере на следствие: откуда знал, что будет война? Довесок.

В июне 41-го мой отец ушёл на фронт. А нам с матерью за это дали комнату в коммунальной квартире. Дом был деревянный и двухэтажный. В двух его подъездах было восемь квартир — по четыре в каждом. Каждая квартира состояла из трёх отдельных комнат. Вот и жили в каждой комнате по семье. Ни одна семья не имела там отдельной квартиры. Самая большая комната была в этом доме не более 16 метров. Нас-то жило там вначале только двое: я да мать. Потом, правда, стало четверо — когда отец в сорок шестом вернулся с войны и у нас родился Борис. Но на такой же площади жили и семьи побольше нашей, по семь и более человек.

Нередко на этих 15–16 метрах проживали и две семьи: женился старший сын или выходила замуж старшая дочь, и старики с младшими теснились, давая жизненное пространство молодожёнам. И как всегда в таких случаях очень скоро эта комната пополнялась новым поколением с писком, рёвом, пелёнками, горшками. Частенько это кончалось маленьким гробиком. Вот средняя семья, соседи, которых я хорошо помню и по сей день всех до единого. Супруги дядя Витя и тётя Нюра Акимовы. Он вернулся с войны по окончании её. Их старшие дети — Валя и Юрий — уже сами работали в паровозном депо слесарями, Галя была моей ровесницей, Люба года на два младше, самый же младший — Толик, был одногодок моему брату Борису — послевоенный выпуск.

Первой у Акимовых умерла Галя — от туберкулёза. За ней умерла от того же туберкулёза и тётя Нюра, потом дядя Витя. Из оставшихся им болели старшая Валя и Люба. В нашем доме было несколько семей с туберкулезниками. И я сейчас поражаюсь тому, как все мы не заразились тогда этой болезнью. Ведь в доме не было никаких удобств: ни канализации, ни водопровода, ни даже отдельных кухонь. На весь дом был рядом колодец с ручным воротом, и все ходили к нему за питьевой водой. В каждой квартире на три семьи маленькая кухонька, где была печь и кое-как помещались три кухонных столика. А во дворе стоял большой дощатый сарай — общий сортир. Дом наш был ведомственным и принадлежал железной дороге. Никого из начальства в нём не живало. Жили здесь мазутники: паровозники да вагонники.

Обычная картина из того моего детства: отец возвратился из поездки, он грязный и пропитан мазутом так, что тот с него чуть не капает. У матери всегда на плите для него горячая вода. Переодевается он тут же. Если у нас находится кто из гостей или из родственников, то чтоб отец мог переодеться, мать берёт с постели одеяло и, держа его в руках, как экран, перед отцом, приказывает присутствующим отвернуться на время переодевания. Это если в комнате есть посторонняя женщина. Когда гость мужчина, то эта процедура считается излишней. Так было во всех семьях. Нам-то ещё ничего, у нас один отец работал. А каково было, например, тем же Акимовым, если у них было три мазутника и к тому же ещё и разного пола!

Мои родители мечтали о своём собственном домике, чтобы уйти из этого муравейника. Но на покупку дома нужны были деньги, а скопить их на отцовском заработке они не могли: его едва хватало на питание протянуть от получки до получки. Безвыходность положения заставила отца решиться самому построить себе дом. Он выписал бесплатно от железной дороги шлаку на дом и купил для этого цемент. Так что основной материал ему обошелся сравнительно дёшево. Рабочие руки были свои: сам он мог быть и бетонщиком, и землекопом, плотником и столяром. В помощниках у него были мы с матерью: мне к тому времени уже было пятнадцать лет, и копать землю, таскать и мешать раствор, пилить напару с отцом я уже мог. Так, году в 54-ом мы и «въехали» в собственный дом. Был он размером пять метров на восемь: кухня и комната. И всё это на четверых!