Дженнифер Бернс - Айн Рэнд. Эгоизм для победителей [litres]

Несмотря на обновлённое решение продолжать работать над книгой, основным интересом Рэнд была новая политическая организация. Её возмущала медлительность Поллока в отношении поиска «новообращённых» и источников финансирования. Вскоре к ним присоединился Джордж Сокольский, колумнист-консерватор. К июню Поллок и Рэнд обзавелись ещё одним важным союзником, Девиттом Эмери. Он жил в Огайо и владел небольшой фабрикой, изготавливавшей бланки. Очередной участник борьбы с «Новым курсом», будучи председателем Американской ассоциации малого бизнеса, оказал содействие в продвижении интересов организации. После того как Поллок познакомил Рэнд с Эмери, они собирались ещё три раза во время визита последнего в Нью-Йорк. Эмери был сильно впечатлён Рэнд. Её целеустремлённость, ясность ума и литературный талант поразили его настолько, что он сразу заявил о своём желании помогать новой организации.

В представлении Рэнд женщины должны быть страстными, но сохранять контроль.

Владельцы малого бизнеса вроде Эмери останутся одними из самых преданных поклонников Рэнд. Экономический индивидуализм, которому она придавала большое значение, вкупе с заново обретённым патриотизмом находил большой отклик среди бизнесменов-консерваторов. Когда она показала Эмери свой «Манифест», он сразу же захотел, чтобы его опубликовали NSBMA. Он передал его своему другу Монро Шекспиру, владельцу одной мичиганской компании по изготовлению высококачественных удочек. Шекспир пришёл в такой же восторг. Он написал Эмери: «Что мы можем сделать, чтобы этот «Манифест индивидуализма» опубликовали? На прошлой неделе я выступал с речью в Three Rivers, где за полчаса коротко о нём рассказал. Все были в восторге. Возможно, они были бы в ещё большем восторге, если бы сами смогли прочитать текст полностью» [153]. Вскоре Шейкспир начал переписываться и с Рэнд тоже.

Несмотря на то что Рэнд говорила на сложном языке индивидуализма, бизнес-аудитория быстро осознала политическую важность её идей. Многие верно подметили, что агитация за индивидуализм имела скрытую аргументацию против расширения влияния правительства и реформ «Нового курса». Рэнд была отличной полемисткой, потому что свои аргументы помещала как в абстрактный, так и в моральный контекст. Она стояла выше неряшливого узкопартийного подхода, выражая свои умозаключения языком того, что правильно и что плохо в масштабах истории.

Роман «Мы, живые» был ещё одним мощным оружием в арсенале Рэнд. Благодаря ему она смогла утвердиться, по крайней мере в кругах политических консерваторов, как эксперт по Советской России и живой пример превосходства Америки. Прочитав роман, Эмери отправил ей письмо, в котором эмоционально выражал свою реакцию: «Я считал себя одним из тех, кто действительно пробудился. Я думал, что знаю, как сильно ценю то, что у нас есть, но теперь понимаю, что по меньшей мере наполовину провалился в сон» [154]. Дочитав до середины романа, Эмери подошёл к своему полному едой холодильнику, снова ощутив благодарность за то, что было в нём.

Заручившись поддержкой известных имён, Рэнд начала обзванивать рекрутов из Нью-Йорка. Она встретилась с Рут Александер, колумнисткой Hearst, известной своими консервативными взглядами, и вкратце рассказала ей об основных положениях «Манифеста». Александер согласилась поддержать проект, выделяла на него деньги и бескомпромиссно была верна его идеологии. Она также не осторожничала «в вопросах глобальных проблем, таких как защита капитализма», как отчитывалась Поллоку Рэнд. Далее у неё в списке была Глория Свенсон, знаменитая актриса эпохи немого кино, выступавшая в поддержку Уилки. Поначалу Свенсон отказывалась от участия, но, прочитав «Манифест», согласилась присоединиться и продвигать организацию. «Я не могу повторить то, что она сказала о «Манифесте», это прозвучало бы так, будто я слишком сильно себя хвалю» [155], – хвасталась Рэнд Эмери. В это же время она встретила Джона Гэлла, адвоката из Национальной ассоциации промышленников, который пообещал пробудить интерес общественности и, возможно, найти инвесторов среди своих коллег.

Когда уровень заинтересованности был достаточно большим, в конце лета – начале осени Рэнд с Поллоком запланировали несколько встреч для обсуждения планов и разговоров с профессионалами, занимающимися поиском источников финансирования. По меньшей мере одна из таких встреч проходила в квартире Рэнд. Фрэнк сопровождал Рэнд на все собрания, которые проводились у них дома, но в планировании активного участия не принимал. Он всячески помогал и распространял брошюры во время кампании Уилки, но не интересовался интеллектуальными и стратегическими темами, которые так занимали Рэнд.

На одном из таких собраний Рэнд начала испытывать первые опасения по поводу проекта. Ей льстило, но и немало удивляло то, как её товарищи отреагировали на «Манифест», который она считала банальностью, полной очевидных вещей. Но многие из её знакомых воспринимали его как откровение, что и послужило поводом для подозрений. Теперь при личной встрече она поняла, что они не были интеллектуалами. Она представляла себе организацию главным образом образовательной, но теперь понимала, что «начинать образовывать нужно не с провинций и загородных клубов, а со штаб-квартир, которыми некому будет руководить» [156].

Разочарованность Рэнд достигла пика, когда она встретила одного из своих самых известных рекрутов – Альберта Джея Нока. В отличие от остальных, Нок был настоящим интеллектуалом. В 1920-х он работал редактором единственного в своём роде литературного журнала The Freeman и в последнее время стал известен как жёсткий критик Рузвельта. В 1935 г. выпустил индивидуалистский трактат «Наш враг, государство». Он был членом Лиги свободы и редактором Review of Books для Национального экономического совета. Наряду с Г. Л. Менкеном Нок был одним из немногих мастеров слова, публично идентифицировавший себя как индивидуалист и противник «Нового курса». Рэнд восхищалась писательским талантом Нока и питала большие надежды на его членство в организации. Когда же она наконец встретилась с этим великим человеком, то сочла его фаталистом, мистиком и вообще довольно мрачным. Ему было лет 70, выглядел он уставшим. «Свобода – это редкое, случайное исключение в истории», – сказал он группе. Несмотря на его благие намерения, остальные не дали ему шанса. Он утверждал, что на смену индивидуализму как политической концепции придёт субъективная «самодостаточность». Рэнд это не убедило. «Зачем отступать?» [157] – возражала она.

Помимо этого, ей не давала покоя роль Поллока в организации. Она начала сомневаться в его искренности и преданности делу; многие шутили, что Поллок хочет стать президентом. Когда он привёл в организацию профессионалов, занимающихся сбором денег, все начали разговаривать только о том, как обеспечить финансирование, почти не обращая внимание на другие вещи. Она почувствовала, что Поллок и его люди оставались верными индивидуализму только по инерции, а не из идейных соображений: «Они всё больше пропадали с радаров. И их борьба состояла в том, чтобы сохранить статус-кво или личный статус лидеров общественного мнения, нежели вести за собой общественность туда, куда они хотели её привести. И дело уже было совсем не в их мнении» [158]. Больше всего её беспокоило то, что она начала ощущать некую отстранённость. Некоторые члены группы с почти что марксистскими идеями, кажется, начали считать, что оказались не на той стороне истории.