Дженнифер Бернс - Айн Рэнд. Эгоизм для победителей [litres]

Если вы учили нас тому, что наша жизнь перед лицом государства ничего не значит, то действительно ли вы страдаете?

Хоть Патерсон и не была католичкой, она не могла выносить пренебрежительное отношение Рэнд к религии. Основательно разозлившись, она стала ставить под вопрос интеллектуальные способности Рэнд. «Тебе нужно разобраться», – писала она, дав Рэнд понять, что она неправильно понимает концепции первородного греха и порочности. Большая проблема состояла в том, что Рэнд считала католицизм полнейшей выдумкой. Она обвинила Рэнд в мизантропии за пренебрежительное отношение к философам-католикам: «Можешь обвинить настолько большое количество людей, в том числе некоторых из величайших умов, которых видела человеческая раса, не обвинив при этом всё человечество?» Рэнд со своей стороны была непреклонна. «Конечно же могу», – сказала она Патерсон [281].

Тема католицизма быстро привела их на более опасную территорию, когда они начали спорить о том, влияет ли Рэнд на образ мыслей Патерсон касательно нравственности. Вопрос влияния был особенно важен для Рэнд, полагавшей, что Патерсон нечестным образом позаимствовала её идеи об альтруизме в «Боге из машины». До публикации Патерсон спросила Рэнд, может ли она включить некоторые моменты их дискуссии в свои труды, не цитируя Рэнд напрямую. И хотя Рэнд дала на то своё согласие, когда книга вышла, она обнаружила в ней некоторые фразы, которые назвала «стенограммой» их разговоров. Рэнд никогда напрямую не обращалась к Патерсон с этим вопросом, но её последнее письмо содержало намёки на эту часть истории. В ответ Патерсон уверяла, что Рэнд лишь помогла сделать её мысли яснее в рамках «просвещённого личного интереса» [282].

Точки расхождения множились по мере того, как они начинали спорить о прошлых разговорах, о том, кто что сказал и кто с кем согласился. Вновь письма оказались плохим средством коммуникации. Патерсон считала, что вина лежала на Рэнд: «Я читаю твои письма внимательно, но сама ты не всегда бываешь внимательной». И снова запланированная встреча помогла решить разногласия. Патерсон наконец собиралась приехать в Калифорнию, и Рэнд решила приостановить дискуссию до тех пор, пока она не приедет. Она возлагала на эту встречу большие надежды и даже решила оплатить Патерсон билеты. Рэнд представляла, как они вернутся в лучшие времена их дружбы: «Я очень сильно надеюсь, что мы сможем говорить всю ночь, если ты захочешь. Так уж случилось, что рассветы здесь очень красивые, так что, я думаю, мы хорошо проведём время». Приезд Патерсон по меньшей мере давал шанс преодолеть продолжавшиеся накапливаться разногласия [283].

С самого начала визит Патерсон был настоящей катастрофой. Рэнд обнаружила, что её подруга, «по-видимому, потеряла интерес к философским идеям. Она гораздо больше рассказывала о слухах, витавших в литературных кругах: кто что пишет, чем авторы занимаются и что делают её друзья». Возможно, Патерсон пыталась держать разговор на безопасной территории, но Рэнд едва ли интересовали неинтеллектуальные отношения. Патерсон, известная своим раздражительным темпераментом, в Калифорнии вела себя особенно неприятно. Рэнд организовала несколько домашних вечеринок, которые Патерсон систематически портила. Двух друзей Рэнд она прямо в лицо назвала «дураками» и после знакомства с Морри Рискиндом заявила Рэнд: «Не люблю интеллигентов-евреев». Рэнд ответила ей грубо: «Пат, тогда я не понимаю, почему ты любишь меня» [284]. Напряжённость между старыми подругами нарастала ежечасно. Патерсон даже объявила всем, что отказалась писать рецензию на «Источник» много лет назад.

Последней каплей был выпад Патерсон, когда она познакомилась с Уильямом Маллендором, к тому моменту ставшим ближайшим политическим союзником Рэнд.

Патерсон искала поддержку для нового политического журнала, но когда Маллендор начал расспрашивать о нём, она потеряла над собой контроль. Рэнд вспоминала: «Она буквально взорвалась. Начала кричать о том, что никто её не ценил бы, если бы она не проделала столько работы, и о том, почему ей нужно писать какие-то заявки. Разве нельзя поверить ей на слово?» Маллендор, которого Рэнд предупредила о характере Патерсон, был к этому готов и сохранял хладнокровие [285]. Но Рэнд сгорала от стыда. Она согласилась, когда на следующий день Патерсон сказала, что ей нужно уехать. Но когда на следующее утро Патерсон передумала, Рэнд решительно отказала ей и проводила её. Это был последний раз, когда они виделись.

Вместе с концом их дружбы разрушился и один из интеллектуальных идеалов Рэнд. Она всегда открыто хвалила Патерсон, называла её одним из немногих людей, оказавших влияние на её интеллектуальное развитие. Даже незадолго до их ссоры она уверяла Патерсон: «Благодаря тебе я разобралась в историческом и экономическом аспекте капитализма, о чём раньше знала лишь в общих чертах». Но после она пересмотрела своё к ней отношение, назвав «совершенно неоригинальной… Она была хорошей, техничной, грамотной писательницей, и всё». Патерсон, известная в консервативных кругах своим «сложным» характером, по большей части сама была виновата в том, что их дружба закончилась. Как потом Уильям Ф. Бакли-младший напишет в некрологе, Патерсон была «невыносимо невежлива, невозможно высокомерна, упорно мстительна». Но конец дружбы говорил и о слабостях Рэнд. Не сумев удовлетворить потребности Патерсон в общении, она стала молчать, усугубив их разногласия. После разрыва она больше не могла уважать Патерсон и стала относить её больше к второсортным писателям, нежели влиятельным мыслителям [286].

Изменив своё отношение к Патерсон, она изменила и отношение к себе. Если Патерсон в конце концов не была настолько блистательной, то это значит, что она пришла ко всему сама. Убрав значимость вклада Патерсон, Рэнд стала представлять собой совершенно автономную героиню собственного нарратива. Она пришла к тому, что только лишь её действия легли в основу её работы, за исключением участия в жизни интеллигенции, которую представляла Патерсон.

Личные отношения никогда не давались Рэнд легко. Вскоре после прибытия в Калифорнию она призналась Патерсон: «Я всегда начинаю чудовищно сильно нервничать каждый раз, когда мне нужно с кем-то встретиться». Отчасти проблема была в донесении своих взглядов до другого человека. Рэнд считала, что её трудно понять вне зависимости от того, сколь длинные письма она ни писала бы. «Я сильно сомневаюсь, что мы сейчас обсуждаем одну и ту же теорию или проблему», – как-то писала она Патерсон, когда их взаимоотношения начали развиваться. То же недопонимание отравляло её переписку с Лейн и лежало в основе её отношения к Хайеку, Фридману и Риду [287].