Александр Бондаренко - Алексей Ботян

В то время органы государственной безопасности претерпевали вполне логичные (пока ещё!) и необходимые реорганизации, прежде всего связанные с окончанием Великой Отечественной войны и переводом жизни страны на мирные рельсы.

19 марта 1946 года на сессии Верховного Совета СССР был образован Совет министров — вместо Совета народных комиссаров, Совнаркома, история которого восходила к 1917 году. Тогда же в числе прочих министерств было создано Министерство государственной безопасности (МТБ) СССР, в состав которого вошли все структуры бывшего НКГБ СССР. Министром госбезопасности стал Виктор Семёнович Абакумов, руководивший во время войны блистательной контрразведкой Смерш Наркомата обороны в ранге заместителя наркома — то есть самого Сталина. Причём звание генерал-полковника — вместо комиссара государственной безопасности 2-го ранга — он получил только теперь.

Вскоре, как выполнившее свои задачи, было упразднено и Четвёртое управление НКГБ СССР.

«Ещё до его расформирования 4 мая 1946 г. в системе МГБ был создан отдел “ДР” — служба диверсий и индивидуального террора (начальник — генерал-лейтенант П. А. Судоплатов)» {166} 166 Энциклопедия секретных служб России. С. 368. .

Звучит громко и пугающе. Однако в общем-то отдел работал на перспективу — готовился к активным действиям в «особый период», как на жаргоне спецслужб именуется военное время и подготовка к оному. Ведь в воздухе тогда изрядно пахло «жжёным порохом», и это был отнюдь не только тот запах, что ещё не выветрился с полей недавней войны. Нет, наши недавние боевые союзники — те самые, с которыми советские воины по-братски обнялись на Эльбе 25 апреля 1945 года, уже разрабатывали планы новой мировой бойни. Точнее, они начали разработку этих планов как раз в преддверии исторической встречи союзных армий: так, в середине апреля 1945 года британский премьер Уинстон Черчилль поручил Объединённому штабу планирования военного кабинета Великобритании подготовить план экстренной операции «Unthinkable» («Немыслимое»). «В плане сформулированы цели, направления ударов западных союзников против Красной Армии и вероятные результаты операции» {167} 167 Мировые войны XX века. Кн. 4. С. 614. .

Правда, начальники штабов Великобритании вынесли по этому поводу не очень-то оптимистичное заключение: «…мы считаем, что, если начнётся война, достигнуть быстрого ограниченного успеха будет вне наших возможностей, и мы окажемся втянутыми в длительную войну против превосходящих сил» {168} 168 Там же. С. 615. .

Зато заокеанские союзники воистину излучали уверенность. «Заместитель государственного секретаря Дж. Грю писал в меморандуме правительству 18 мая 1945 года: «Будущая война с Россией очевидна, как может быть что-нибудь ещё очевиднее на нашей земле. Она может разразиться в ближайшие несколько лет. Нам следует поэтому поддерживать в готовности наши вооружённые силы».

Лёгкий стиль этого послания не может не вызывать восхищения! Прямо по Гоголю: «Лёгкость в мыслях необыкновенная!» Классика!

Так что советской разведке следовало активно готовиться к «особому периоду».

Вот почему Ботян превратился в разведчика-нелегала.

«В 1947 году было заключено соглашение между СССР и Чехословакией, что чехи, проживающие на территории Киевской, Житомирской и Волынской областей, имеют возможность выехать в Чехию. Почему? Потому, что немцев выселили из Судетской области — и, так сказать, свободные места были, — объяснял нам Алексей Николаевич. — Я познакомился с молодыми чехами и под видом чеха, в качестве репатрианта, поехал вместе с ними в Чехословакию. Звали меня теперь Алоиз Дворжак. Каким предлогом я объяснял своё решение “возвращаться на родину”, уже и не помню, но я был молодой, мог придумать всё что угодно. Причём у меня не было абсолютно никаких соответствующих документов — ни по рождению, ни по образованию — ничего, никакой справки! Объяснял, что, мол, нас бомбили, все мои документы погибли при бомбёжке, всех своих родных я потерял в оккупации, остался на белом свете один-единственный и никому не нужный. И эта “легенда” сошла, тем более что никто её не проверял. Я знал польский язык — это мне помогло, что не русский, так было гораздо проще. Отношения с Чехословакией тогда были самые дружеские, а людей без роду без племени после войны были многие тысячи».

Кстати, тут можно возразить: было широко известно, что между спецслужбами социалистических государств существовали договорённости не работать друг против друга. Но, во-первых, тогда такой договорённости ещё не существовало, а во-вторых, Ботян и не работал, как это говорится, «по Чехословакии». (Как известно, разведчики работают не «против такой-то страны», но «по такой-то стране».) Там он должен был провести некоторый отрезок времени, «натурализоваться», почувствовать себя настоящим чехом, после чего эмигрировать в некую страну, откуда реально исходила угроза для Советского Союза. В какую именно? Ну откуда мы знаем! Мало ли тогда таких стран было?

«Приехали мы в Чехию, там распределение было такое, что нас направили километров на сто западнее Праги: Судетская область, город Жатец, — продолжал вспоминать Ботян. — А дальше — кто куда. Как оказалось, у всех чехов, которые ехали отсюда, специальность была: кто был мясником, кто — столяром, кто ещё чёрт знает кем, но места они себе находили. А мне что делать, при моём слабом знании чешского языка? Учителем в школу не пойдёшь. Про другие мои навыки, как понимаете, на это время вообще надо было забыть… Вот и решил я идти работать на завод в город Хомутов, что неподалёку от Жатеца. Там было предприятие по производству бесшовных труб для нефтяной и газовой промышленности. Мне предложили работать слесарем. Ну ладно, пошёл, хотя я никогда не работал слесарем и даже никакого представления об этом деле не имел! Но я никогда не унывал — чего не знал, про то спрашивал. Мне говорят — я если не понимаю, то прошу повторить или показать… Люди там ко мне очень хорошо относились, очень любезно — понимали, что я реэмигрант, что никого у меня не осталось, поэтому сочувствовали и помогали. Для товарищей я был Лозико, Лео… Не хочу себя хвалить, но соображал я быстро, так что в скором времени стал там настоящим слесарем. Но я своим мастерством не гордился и в дальнейшем старался побольше спрашивать, чтобы как следует во всё вникнуть… Что ещё? Жил как все. Получил небольшую комнатку, ходил на работу, кормили сносно; сам себе носки штопал. Тяжело, конечно, жилось в послевоенной Чехословакии…»

Но самое сложное заключалось в том, что у Алексея не было никакой связи с Центром. Ни связи, ни, соответственно, помощи оттуда, словно бы в далёкой Москве про него вообще забыли. Боевой офицер советской госбезопасности, кавалер двух орденов Красного Знамени превратился в простого чешского слесаря, и всё! Причём неизвестно — надолго ли? Ведь вполне могло статься, что и навсегда, до конца жизни.