Петр Пономар - Охотничьи рассказы

Пчелосезон 16-го года

Весна, поздняя или ранняя, но всегда сулит радость и великие надежды. И всё плохое забывается. Всё с нового листа, живёшь беспечно и не ждёшь ничего плохого. Я выставил пчёл в апреле, они хорошо облетелись. Сразу сторожа не поставил, потому что ночи бывают морозными почти до мая, и прибор отказывается работать из-за конденсата. Да и медведи редко появляются до мая. А зима для них выпала голодная, много отмерло. Так что я понадеялся на бога, и сам оплошал.

8 мая мы с Чуровым добрались до пасеки, и благодушное настроение пропало. Картина – горькая и обидная до слёз. По пасеке с краю валялась часть крышек, подкрышников, ульев, рамок, утеплений, горстки замёрзших пчел и т. д. Всё это затоптано и измазано в грязи. Сердце учащённо билось, и в голове шумело от обиды и злости. Я насчитал 5 ульев, под ноль уничтоженных, а ещё несколько раскрытых и поваленных. Горечь и жалость к пчёлкам, вот тебе и перезимовали зиму…

Вроде по следам два медведя, а может, и три, всё затоптано. Прайд (семья), решил я, где-то перезимовали, в орехово-промысловой зоне Мельничного, шли на свою территорию и обнаружили пасеку. Да и как один мог сожрать столько мёда за одну ночь? Ну, минимум 50 кг. Одному можно не только запеть от кайфа, а и лопнуть. А то, что жрали только прошедшей ночью, сомнений не было.

Ночью я дежурил. Ночь тёмная, ветер крутил, дым падал на землю, и тянуло его в сторону их подхода на запад по тропе. Могли меня сразу вычислить. И всё равно, ни треска ветки, ни шорохов до четырёх часов ночи не было. Я всё ждал, горевал и настраивался на встречу. Холодно ночью. Переход, думал я, большой переход в свои владения после зимы, отъелись и пошли. Но где они перезимовали и на чём набрали жира на зиму? И куда пошли, а может, и вернутся или нет? Когда вернутся? Сколько мне придётся дежурить, мёрзнуть? Да, с такими воевать трудно. В 4 часа ночи я пошёл отсыпаться. После я ещё две ночки прокоротал в кресле. И никаких шорохов. Прошёл днём по дороге за пасекой, взад и вперёд метров по 500. По ней следы видать хорошо. Прошлой ночью на ней отпечатки одного крупного медведя, свежие, ночные. Буквально в 150 метрах прошёл мимо пасеки и потянул по дороге в верха ключа Белого. Это подтверждало мою мысль: переход тех, кто выжил, проходивших в верховья осенью. Идут на свои места. Чуров не пострадал и рвался домой. У него тоска и безделье, что там его 4 улья. Он слоняется по пасеке, то на койку, а то курит и чаи гоняет. Меня это раздражает. И я решил: включу сторожа (пастуха), отвезу это «счастье» его жене, пусть нервы мотает ей, и быстро вернусь на пасеку. За побитые горшки сражаться мне, он не помощник, три раза у него медведи пасеку съедали под ноль. Вот он и прилип ко мне. А сейчас толком и разводить не хочет.

Но быстро не получилось. Только 13-го я добрался до пасеки с женой Людой. Не было меня две ночи. И медведи две ночи пировали, объедались. Голод не тетка, видимо, они вернулись. Их всё-таки двое, и один из них – самка. Поэтому так себя вели. Никуда они и не уходили. Меня вычисляли с вечера и осторожничали. Так смогла бы только самка, самец бы не сдержался. Не отпугнул и пастух, только потому, что их двое. Если одного и ударило, он отскочил, а провод упал с кольев. Импульсы шли в землю. Второй прошёл уже свободно. А когда начал жрать ульи, и ударенный подключился. Это моя версия…

Съели ещё 4 улья дотла и с 5-го забрали две расплодные рамки, раскрыли и опрокинули, так что семья погибла тоже, осталось только несколько целых рамок. Да, как описать такую картинку пчеловоду… Будто бы нож загнали под сердце. Приходи, кума, любоваться… Пчёлы для меня – это всё, и любовь, и радость, и надежды. Но вот и горе… Вот и любуйся, Петро, почти треть пасеки в разгроме. Валяются изломанные рамки, утепления, ульи, крышки, подкрышники, и по всему этому разбою ползают чёрные, ещё не до конца помершие пчёлы. Они везде – и на точке и пока на невспаханной земле, и на тропах косолапых, по которым, видимо, таскали рамки. Ползают, а взлететь уже не взлетят… Одного улья я так и не нашёл. В ближних кустах валялось три, а по пустым кольям – четвёртого нет. Да, горе горькое и отчаяние.

Да не горюй ты, Петро, отобьёмся, пасеку восстановим. Это твой путь, твой выбор. Рано ещё на покой, будем отбиваться сами. Ты же счастлив такой жизнью? Ну, вот и радуйся, отобьёмся, мы вдвоём с Людой, не дрейфь, греби дальше…

А ведь был же случай в Наумово, бригада из 6 человек не могли отбиться от одного, бросили медосбор и вывезли остатки пасек. Да, я видел эту бригаду, у них и 4 собаки было, и пасека огорожена в 4 ряда колючей проволокой. Но и медовуха не переводилась. А бригаду Кириенки? Так её мы же и спасали, забыл, что ли? Я всё помню, я не они, не брошу. Есть ещё порох в нашей пороховнице, не надейся, отобьёмся. За место под солнцем всегда нужно бороться, а не плыть по течению…

Убрал я весь «разбой» с точка. После ещё посадил молодых медоносных деревьев недалеко от пасеки. По дороге в обочинах накопал, когда ехал. Пусть растут пчёлкам на радость, может, место и не опустеет, когда уйду к праотцам. День быстро прошёл, и я пораньше засел в кресле на настиле, чтобы ни скрипа и запах выветрился, он держится примерно 2 часа. Люду отправлял в домик, ночи ещё холодные. Но она не согласилась.

– Я буду рядом, хоть в палатке, не замерзну, а то и в спальник залезу.

Рано взошла луна, я всматривался в кусты под лесом, прямо против лунного света. Луна и меня освещает хорошо. Не шевелись, Петро, заметят, они явно уже всё осматривают, вынюхивают. Терплю, жду, злюсь, греюсь волей… Вот, примерно в 23 часа, от леса отделилась фигура медведя. Иди, я давно тебя поджидаю, я не смотрю тебе в глаза, почувствуешь, поганец, мою злобу. По кустам он идёт довольно быстро. Дошёл до границы огорода, посадок лука, моркови. Стоит недолго, уверен, всё тихо… Я стараюсь не смотреть, не сглазить. Идёт по огороду. Стал подходить к ограде. Во мне дрожь прошла, я унял её, хоть и сердце молотом стучит и адреналин давит. Я унял дрожь, справился с собой. Иди, Миша, ты не виноват, но твоё время вышло, смелее иди, не трусь. Смерть быструю тебе готовлю, это тебе не от голода. Он понял, видимо, приостановился и повернул вправо. Я включаю фонарик, но что так плохо видно? (Батарейки прошлогодние, зимовали в омшанике, что же ты хочешь от них?). Это луна тебе прямо в глаза, на ствол, да и свет плоховат. Я ещё выключаю фонарик и опять включаю – видно плохо. Целься лучше, не убегает, может, и к лучшему такой свет. Выстрел! Хороший прицельный выстрел, Петро. Всё хорошо. Но убегал-то без шума, кусты не трещали, значит, владел собой… Вон, смотри, Петро, смотри, рядом яркая звезда, поднимается в небе к луне, её свету. Смотри, опять «чудо», давненько не виделись. Это его душа полетела ввысь. Не впервой – знать, сдохнет точно.