Анастасия Волочкова - Плата за успех. Откровенная автобиография

Мне было 15 лет, когда я поняла, что мама с папой охладели друг к другу. Почувствовала это сама. Мама узнала, что он изменял ей со спортсменками. Когда стала спрашивать, она поделилась своей болью, и тогда я сказала им обоим: «Мои дорогие, если вы не любите друг друга, вам лучше не жить вместе, лучше разойтись. Я все равно буду оставаться вашей дочерью, потому что мама у меня одна и папа у меня один». Они были дико удивлены, но согласились, что так будет лучше для всех нас. Я в душе, конечно, хотела, чтобы папа не уходил, но не желала, чтобы они с мамой были несчастными.

Сейчас я ведь и сама не живу вместе с отцом моей дочери. Мы ее воспитываем совершенно порознь. Игорь как-то по-своему, встречаясь с ней раз в полгода, а я по-своему. Но теперь точно знаю, что рождение ребенка ни при каких обстоятельствах не является скреплением отношений мужчины и женщины! И окончательно убедилась, что расставание моих родителей на тот момент было лучшим для них выбором. Что касается меня, то конечно, было тяжело, когда папа ушел из семьи. Но мы все равно остались семьей, независимо от того, с кем он дальше жил. У папы всегда происходили какие-то катаклизмы, он часто попадал в какие-то приключения: то его обворуют, пока он играет в карты со своими спортсменами или с родственниками, то в аварию попадет. И всегда мы с мамой оказывались первыми в этих больницах, ввязывались во все его приключения и перипетии.

Еще папа потрясающе играл на баяне, у него был абсолютный музыкальный слух — и это я тоже от него унаследовала. На фортепиано всегда легко подбирала музыку на слух, так же, как папа на баяне. Кто бы ни приходил к нам в гости, папа оказывался душой компании, как и я сейчас, кстати. А стоило кому-то запеть, он с легкостью начинал аккомпанировать этому человеку. Аришке папа тоже играл. К сожалению, когда ей было всего три года, у него случился инсульт, поэтому она это почти не помнит. Но на моей свадьбе он успел побывать в добром здравии и даже благословил на создание союза, в отличие от мамы. Но мама вообще не принимала никого из моих мужчин, а папа, наоборот, принимал любого, кого я выбирала. Потому что он сам был человек довольно любвеобильный.

После инсульта он не говорит десять лет, но его приходили навещать не только ученики, но и его бывшие женщины. И все они очень по-доброму вспоминали, как с ним было весело, легко и интересно. Тот инсульт, после которого он оказался в таком состоянии, случился в 2008 году. Я была в Краснодаре, когда позвонила мама и сказала: «Настя, с папой беда». На мои испуганные вопросы она ответила, что он жив, но в коме, больше пока ничего не ясно. У меня был шок, просто не могла поверить — как так? Ему было всего шестьдесят, он спортсмен… А вечером мне надо было выходить на сцену, улыбаться, танцевать в «Корсаре» в театре Григоровича, делать свои 32 фуэте. Как я тогда оттанцевала — даже не помню. Спектакль стерся из памяти начисто, все делала машинально, потому что мысленно была уже в больнице. Игорь меня тогда очень поддержал. Пока танцевала, он взял билеты на самолет, и мы сразу после спектакля вылетели в Санкт-Петербург. Там поговорила с доктором, и он сказал, что мы должны подготовиться к самому ужасному варианту — когда папа выйдет из комы, мы можем увидеть овоща, то есть человека, который не будет никого узнавать, не сможет говорить, ходить, будет просто лежать, в сознании, но без движения и без разума.

Папа вышел из комы через неделю. Мы с мамой тут же приехали, и к нашему огромному облегчению и радости он нас узнал! К сожалению, правая сторона тела у него полностью парализована до сих пор, и говорить он не может, но Володя и Миша — это наши друзья, которые за ним ухаживают, говорят, что иногда он пытается произносить наши с мамой имена: «Настя, Тамара, Настя, Тамара». Тогда я организовала для него все, что смогла: его перевезли в Мариинскую больницу, при нем стали находиться постоянная сиделка, а также Миша и Володя (мой художник по сценическим костюмам). Они помогали нам во всем. Я к тому моменту уже успела подарить папе нормальное жилье — когда появились деньги, я купила квартиру сначала маме, а потом и папе, несмотря на то, что он жил с другой семьей, с другой женщиной. И после года в больнице мы перевезли его в эту квартиру, где познакомилась с этой его семьей — женщиной по имени Лена и ее дочерью Аней (не папиной, от предыдущих Лениных отношений).

Лена жила с отцом к тому времени уже несколько лет и заверила нас, что, конечно, будет ухаживать за папой. Я была ей сначала очень благодарна, оставила папу на ее попечение, а сама перечисляла каждый месяц деньги на его содержание (в дополнение к его пенсии, которая была около 20 тысяч). Присылала подарки: мебель, телевизор, стиральную машинку, душевую кабину, вытяжку. Коляску инвалидную, самую лучшую, какую нашла. Но сама навещала его, признаюсь, нечасто — все-таки у меня много своих дел, а для него я сделала все, что могла. Хотя где та мера достаточности, когда речь идет о близком тебе человеке? К сожалению, кроме денег, я ему мало чем могла помочь. Но эти деньги решали почти все. На самом деле, это такая боль — звонить ему по телефону, понимая, что я ему что-то рассказываю, а он ничего не может ответить. Приезжать к нему — это тоже боль, потому что вижу своего отца, который всегда был таким сильным, таким мощным, всегда боролся за выживаемость в спортивном мире, — вижу и не могу поверить, что он навсегда стал инвалидом. Кстати, лет через пять мама рассказала, что папа не говорит из-за халатности врачей — они оставили его без присмотра, на кровати, не приспособленной для такого больного: он упал, ударился головой, и ему пришлось делать новую операцию. Я ее спросила: «Почему же ты раньше не сказала?» Но мама объяснила: «Насть, тогда твои силы нужны были на другое, на то, чтобы спасать отца, а не бороться с врачами. А зная твою борьбу за справедливость и умение ее отстаивать, ты бы отдавала все силы именно отстаиванию правды». Не знаю, возможно, она и права.

Когда навещала папу, казалось, что что-то не так, да и мои подарки почему-то не попадались мне на глаза. Но я не придавала этому большого значения, потому что в квартире было чисто, папа вроде бы был в порядке. Но потом Володя с Мишей мне тоже сказали, что у них есть какие-то подозрения насчет папиной, так сказать, жены, этой Лены. Но по-настоящему я забеспокоилась, когда она стала требовать с меня больше денег — я знала, что и так присылаю им вполне приличную сумму, которой должно хватать на еду, памперсы и лекарства, а крупные покупки папе делать незачем, я его квартиру полностью обставила вещами. А вскоре позвонили Володя с Мишей и говорят: «Настя, ты должна сюда приехать и посмотреть, что происходит, но приехать инкогнито, никому ничего не говоря и не предупреждая». И вот тут я испугалась.