Чарльз Р Кросс - Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде [litres]

Одна-единственная композиция Курта была дополнена вокалом, и она является одним из высших его достижений по всем канонам. Позже он назвал ее You Know You’re Right. Однако единственный раз, когда ее играли вживую в Чикаго 23 октября 1993 года, он назвал ее On the Mountain. В музыкальном плане она демонстрировала ту же самую мягкую/жесткую динамику Heart-Shaped Box, с тихими куплетами и громкими воплями Курта на припевах. «Вместе мы быстро сделали ее совершенством, – вспоминал Новоселич. – У Курта был рифф, он его представил, а затем мы все записали. Мы нирванизировали это».

В плане лирики куплеты были тщательно обработаны, с навязчивым, мучительным припевом «Ты знаешь, что ты прав». Первый куплет представлял собой список заявлений, начинающихся словами: «Я никогда не побеспокою тебя, / я никогда не буду обещать, / если я повторю это слово снова, / я сразу отсюда уйду». Было одно двустишие, которое мог придумать только Курт Кобейн: «Я ухожу в запой / Всегда знал, что до этого дойдет». Второй стих переходит к утверждениям о женщине: «Она просто хочет любить себя» – и завершается двумя строчками, которые должны быть саркастическими: «Дела никогда не шли так хорошо / И мне никогда не было так хорошо». Жалобный вопль в припеве не мог быть яснее. «Боль!» – кричал он, растягивая слово почти на десять секунд, произнося его в четыре слога и передавая ощущение неизбежной муки. Ближе к концу сессии Курт поискал глазами черного кота, но тот исчез. Когда они закончили, был ранний вечер, и группа собралась на ужин. Курт, казалось, был в приподнятом настроении и сказал Роберту Лангу, что хотел бы забронировать побольше времени, когда они вернутся из Европы.

На следующий день Курт позвонил отцу. Они проговорили больше часа, и это был самый долгий разговор между двоими Кобейнами за последние десять лет. Они обсудили Айрис, которую врачи отправили обратно в Монтесано, и их семьи. Дон сказал, что хочет увидеть Фрэнсис, и Курт с гордостью перечислил все, что она научилась говорить и делать в последнее время. Что касается их собственных напряженных отношений, то они избегали воспоминаний о своих разочарованиях друг в друге, но Дон смог произнести слова, которых много раз избегал. «Я люблю тебя, Курт», – сказал он сыну. «Я тоже тебя люблю, пап», – ответил Курт. В конце разговора Курт пригласил отца посмотреть его новый дом, когда он вернется из тура. Когда Дон повесил трубку, это был один из немногих случаев, когда Дженни Кобейн видела своего обычно стоического мужа плачущим.

Через два дня Курт улетел во Францию. Первый концерт Nirvana в этом туре был эстрадным. Курт придумал решение, которое позволило ему сохранить лицо: они купили черные костюмы в тонкую полоску. Он называл их «экипировкой». Когда шоу началось, они сыграли простые версии трех песен, но, будучи одетыми в эти наряды, Nirvana произвели тот же эффект, что и комедийный скетч. В Париже группа провела фотосессию с фотографом Юрием Ленкеттом; на одной из фотографий Курт в шутку приставил пистолет к своей голове. Еще в самом начале тура близкие заметили, как изменился Курт. «В тот момент он был никаким, – вспоминает Шелли Новоселич. – Это было печально. Он был так измотан». Курт ехал в другом гастрольном автобусе, отдельно от Новоселича и Грола, но Шелли думала, что их отношения стали лучше: «Было некое напряжение, как в предыдущем туре, но, возможно, все это просто стало нормой».

Следующие шоу прошли в Португалии и Мадриде. В Испании – всего три концерта из 38 запланированных – Курт уже поговаривал об их отмене. Он в ярости позвонил Кортни. «Курт ненавидел всех и вся, – сказала Лав Дэвиду Фрикке. – Ненавидел, ненавидел, ненавидел… Он был в Мадриде и проходил по залу. Дети курили наркотик с фольги и говорили: «Курт! Наркотик!» и показывали ему большой палец. Он звонил мне, рыдая… Он не хотел быть иконой наркоманов».

Курт также не хотел расставаться с Кортни, но их постоянные ссоры по телефону – по большей части из-за употребления наркотиков – плюс разлука, вызванная гастролями, заставляли его бояться такого исхода. Курт хотел, чтобы она поехала в тур вместе с ним, но Кортни заканчивала работу над своим альбомом. Курт подошел к Джеффу Мейсону и спросил, что произойдет, если он отменит тур. Мейсон сообщил ему, что из-за прошлых отмен они будут нести ответственность за ущерб от любых пропущенных концертов, если только не по причине болезни. Курт зациклился на этом вопросе и на следующий день в гастрольном автобусе постоянно шутил, что поскольку страховка покрывает только болезнь, то, если он умрет, им все равно придется играть.

Курт был убит горем, видя, что европейские подростки ассоциируют его с наркоманией. Тревога, которая одолевала Курта, на самом деле корнями уходила в его зависимость. В Сиэтле он знал, где найти наркотик, а наркотик знал, как найти его. В Европе, даже если он и находил наркотики, то боялся быть арестованным при пересечении границы. Вместо этого Курт воспользовался услугами лондонского врача, который был хорошо известен своим либеральным назначением легальных, но мощных наркотиков. У Курта были рецепты на транквилизаторы и морфий, и он принимал и то, и другое, чтобы уменьшить боль от ломки. Когда он сталкивался с неприятностями на гастролях, то все, что ему требовалось, – это один телефонный звонок этому врачу, который немедленно и без лишних вопросов выписывал ему рецепты, а международные курьеры переправляли их Курту.

20 февраля, в день, когда они были в пути, Курту исполнилось 27 лет. Джон Сильва в шутку подарил ему пачку сигарет. Четыре дня спустя, находясь в Милане, Курт и Кортни отпраздновали свою вторую годовщину, но сделали это порознь: она все еще была в Лондоне, давая интервью по поводу своего альбома. Они говорили по телефону и планировали отпраздновать воссоединение уже через неделю.

К 25 февраля, в их вторую из двух ночей в Милане, в Курте что-то изменилось. Он больше не казался просто подавленным, в нем чувствовалось какое-то поражение. В тот же день он пришел к Кристу и сказал, что хочет отменить тур. «Он сказал мне какую-то ерунду, назвал абсолютно абсурдную причину, по которой хотел все бросить и уехать», – вспоминал Новоселич. Курт в очередной раз жаловался на свой желудок, хотя Крист уже сотни раз слышал эту историю. Крист спросил, почему он вообще согласился на этот тур, и напомнил Курту, что отмена тура обойдется им в сотни тысяч долларов. «Что-то происходило в его личной жизни. Что-то, что действительно беспокоило его, – заметил Крист. – Что-то случилось». Но Курт не делился с Кристом никакими подробностями. Он давно отдалился от своего старого друга.

В тот вечер Курт не отменил тур. Но, как предположил Новоселич, единственная причина, по которой он этого не сделал, заключалась в том, что следующий концерт был в Словении, где должны были присутствовать многие родственники Криста. «Он держался ради меня, – вспоминал Крист. – Но я думаю, что на тот момент он уже принял для себя решение». В течение трех дней, проведенных в Словении, Курт оставался у себя в номере, в то время как остальная группа каталась по стране. Новоселич читал «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына и рассказал Курту сюжет, думая, что это отвлечет его: «Это о парне в ГУЛАГе [194] ГУЛАГ (Главное управление лагерей) – Главное управление исправительно-трудовых лагерей, трудовых поселений и мест заключения. , который все еще пытается по максимуму проживать свой день». Единственным ответом Курта было: «Боже, и он до сих пор хочет жить! Зачем он пытается жить?»