Морин Орт - Убийство Джанни Версаче

В конце января Эндрю снова приехал в Миннеаполис. Остановился он у Джеффа, который к тому времени успел измучиться от суровой зимней погоды Миннесоты и отчаянно искал другую работу в краях потеплее. Джефф к тому же успел перенять у Эндрю кое-какие мотовские замашки, и у него накопилась куча неоплаченных счетов. До Роббинса Томпсона доходили слухи, что Эндрю одолжил Джеффу несколько тысяч. Если это правда, то у Эндрю появился хороший рычаг давления на Джеффа с целью вовлечения его в свой наркобизнес. Пусть даже не с кокаином, на это бы Джефф не пошел в жизни, но можно же и на стероидах хорошо зарабатывать на Среднем Западе. Стероиды же не настолько стигматизированы в гей-сообществе, как другие запрещенные средства; они же даже наркотиками в массовом сознании не считаются, а так, препаратами для накачивания мышц. У Джеффа могло и не быть иного выбора, кроме как принимать у себя в гостях Эндрю раз за разом.

В конце-то концов, «Джефф и Эндрю всегда и во всём друг друга поддерживали, — говорит Робби Дэвис. — По какой бы причине Эндрю ни приезжал в город, останавливался он только у Джеффа. Если же Дэвиду нужно было уехать из города, то он приглашал Эндрю и оставлял на него дом и собаку».

Эндрю был по-прежнему сильно влюблен в Дэвида, а тот ему взаимностью не отвечал, что не мешало ему принимать от Эндрю дорогие подарки и приглашения на статусные вечеринки. «Слабость Дэвида перед лицом Эндрю происходила от ослепления материальными благами», — считает Робби. «Дэвид был слишком внушаем и легко велся на мнимое ли, реальное ли богатство Эндрю. Даже заподозрив, что Эндрю зарабатывает свои шальные деньги торговлей наркотиками, а то и более тяжким криминалом, Дэвид продолжал принимать от него дорогие подарки». «По-моему, так Дэвид все-таки злоупотреблял щедростью Эндрю, и немало, — говорит Эрик Гринмен. — Эндрю же просто осыпал его подарками, а Дэвид их охотно принимал, а затем говорил: „Давай останемся просто друзьями“».

По возвращении в Калифорнию Эндрю обрился чуть ли не наголо и стал носить контактные линзы вместо фирменных очков, а чтобы скрыть усугубившуюся полноту, перешел на свободную, небрежную одежду. Хандра у него продолжалась, но под панцирь к себе он никому заглядывать не давал. Однажды только, встав дома с дивана, бросил коротко: «Эрик, беда со мной», — и ушел. Эрик рассказывает: «Такой вот он весь и был: чуть-чуть покажет себя настоящего — и тут же нет его». Роббинс пытался достучаться до него неоднократно. «Он просто говорил, что устал, и дальше этого никогда не шло», — говорит он.

В Сан-Франциско Эндрю провел две недели и, по слухам, был постоянно под наркотиками. Снегом на голову обрушился Эндрю на жившую там свою сестру Джину, и они посидели за выпивкой. Она несколько лет до этого не имела никаких вестей от Эндрю и была взбудоражена его возвращением в свою жизнь. Затем он сводил в кино свою племянницу, гостившую у Джины на весенних каникулах. А после этого никто из семьи Кьюнененов Эндрю до конца его жизни не видел.

В выходные перед вылетом в Миннеаполис Эндрю выглядел мрачным предзнаменованием надвигающейся трагедии. Он был на наркотиках уже совершенно очевидным образом. Стивен Гомер вспоминает, что из-за стрижки почти под ноль Эндрю сделался похож «на главаря террористов перед проникновением на объект». Тем вечером, вспоминает Стивен, Эндрю был «как-то особенно взвинчен и агрессивен», тискался очень грубо, притворяясь, что это в шутку.

За восемь лет их знакомства Эндрю ни разу не позволял Стивену заплатить за трапезу, а тем вечером позволил. Потом они прогулялись по Кастро, держась за руки, и Эндрю рассказал Стивену о своей огромной любви к Дэвиду Мэнсону. «О том, что его любовь отвергнута, он не обмолвился ни словом, ни намеком». Стивен говорит, что той ночью Эндрю был откровенен, как никогда ранее, но при этом раскрылся перед ним такой стороной, о существовании которой Стивен даже и не подозревал: «Всегда представал таким приподнятым, жизнерадостным и всем довольным, а тут вдруг показал мне себя несчастным, озлобленным и озабоченным».

«Отверженный» стало уже прилипать к Эндрю как стойкое прозвище.

Последнюю платиновую кредитную карту Эндрю банк заблокировал. По двум картам он задолжал в общей сложности сорок с лишним тысяч долларов и в последнюю неделю своего пребывания в Сан-Диего был попросту неплатежеспособен. Эндрю Де-Сильва даже успел подать заявление о признании его банкротом. Получив поначалу отказ от American Express , Эндрю в последний раз в жизни включил умение блефовать и договорился с менеджерами платежной системы, чтобы ему в виде исключения разблокировали карту и позволили оплатить ею забронированный на пятницу авиабилет до Миннеаполиса, после чего и убрался от греха подальше в Сан-Франциско, откуда предстоял вылет. Однако в Сан-Франциско Эндрю принялся всем рассказывать о неотложных делах в Чикаго, в то время как в Сан-Диего все друзья были проинформированы о том, что он отправляется в Миннеаполис «уладить кое-что с Джеффом Трэйлом». Готовясь к отъезду, Эндрю принялся раздавать личные вещи.

Тому Идсу он, зазвав его к себе, предложил забрать пару туфель Ferragamo с пряжками. «Правда, с другой парой, под смокинг, расставаться отказался», — с явным сожалением вспоминает Идс. Другим приятелям Эндрю отдарил кому кашемировое пальто, кому модные свитера — все эти ставшие ненужными вещи из его прошлой жизни, в которой он еще не набирал вес, не брился наголо и не накачивался кристаллическим метамфетамином без всякого контроля над собой. Эрик Гринмен был очень даже доволен: «На правах сожителя по квартире я много всякого добра получил». Лишь многим позже Эрик, по его словам, стал догадываться, что «Эндрю таким вот образом со всеми нами прощался».

Вечером в четверг, 24 апреля, Эндрю устроил себе отходной ужин в «Калифорнийской кухне», заранее предупредив гостей, что денег на угощение у него нет и расплачиваться будет каждый за себя. Как следствие, на этой вечере присутствовали лишь старейшие и вернейшие друзья: Роббинс; Эрик Гринмен и Том Идс на правах последних сожителей; Кен Хиггинс, владелец светотехнической компании; Артур Харрингтон, юрист; и Доминик Андреаччо. Задним числом, говорит Доминик, он понимает, что крепкие объятия, которыми встретил и весь тот вечер одаривал его Эндрю, были «очень похожи на прощальные».

Настроение за ужином царило мрачноватое: казалось, Эндрю заживо устроил по себе поминки. Артур Харрингтон, пришедший с Хиггинсом и двумя бутылками шампанского «Вдова Клико», утверждает, что собравшиеся были между собой в лучшем случае едва знакомы, за исключением, естественно, собравшего их всех Эндрю: «Он был клеем, на котором держалась компания». Идс подтверждает: «Как минимум двое обратили на это внимание: Эндрю пытался избавиться от чувства одиночества». Энтони Дабьер, любимый официант Эндрю, написал протертой малиной по периметру блюда с шоколадным трюфельным тортом: «Бывай, Эндрю!» Когда пришел черед Эндрю поднять прощальный тост, он был решительно не в настроении и сказал непривычно тихим голосом, что отъезд вызывает у него смешанное чувство сладкой горечи, скучать он будет по всем, но больше всего — по Баркли, псу Эрика. По пути на выход Эндрю шепнул Хиггинсу, помогшему расплатиться: «К воскресенью какими-нибудь деньгами разживусь». По внешним признакам никто бы и не догадался, что билет до Миннеаполиса у него был куплен в один конец.