Килиан Жорнет - Нет ничего невозможного

Наконец, в разгар утра, часов через тридцать после того, как я вышел из Ронгбука, я появляюсь в продвинутом базовом лагере и воссоединяюсь с Себом. Звоню домой, чтобы сообщить, что все хорошо и что мы скоро вернемся, но в голове у меня одна мысль: восстановить силы и через несколько дней попробовать подняться еще раз.

Во время спуска, поскольку я шел очень медленно, у меня было достаточно времени на раздумья, несмотря на усталость. Я был немного разочарован собой, потому что не достиг таких показателей, как несколько дней назад, а гастроэнтерит вообще все испортил. Я чувствовал, что мое тело может и хочет большего. И тогда я начал думать: было бы здорово посмотреть, можно ли подняться до вершины еще раз буквально через несколько дней, как я сделал бы, например, находясь в Альпах. Там, когда мы едем в горы на неделю, мы паркуем фургон на дне долины и каждый день после завтрака практикуем в горах разные занятия. Правда же, можно применить эту модель к самым высоким вершинам в Гималаях? Я смог бы получить ответ на этот вопрос, только если бы попытался вскоре подняться еще раз. Оставались сомнения: я не знал, сумеет ли мое тело за три дня восстановиться после огромной нагрузки, которая пришлась на него только что.

В тот же день мы разобрали свои палатки в продвинутом базовом лагере и вернулись в Ронгбук. Диалоги, которые можно услышать в базовом лагере, напоминают разговоры на Уолл-стрит, только с одним отличием: там все говорят о ценностях и акциях, а здесь о метеорологических прогнозах. Одно из преимуществ периодического сосуществования с коммерческими экспедициями в том, что у них имеются огромные ресурсы, а значит, и доступ к самым точным прогнозам погоды. И все они утверждали, что 27 мая станет лучшим днем этого сезона.

Мы отдохнули пару дней и — все, пора! — снова пересекли морену, дойдя до ПБЛ. Поскольку теперь у нас не было там палаток, Моника, врач экспедиции Адриана Баллингера и Кори Ричардса, которые как раз в это время поднимались на Эверест без кислорода, предложила нам места для сна в их палатке-столовой. Я отдохнул несколько часов и, прежде чем стало рассветать, выдвинулся в сторону вершины.

Я шел в хорошем темпе и скоро добрался до северного ребра. Хотя по прогнозу был обещан великолепный день, в небе висел занавес из высоких облаков, которые не давали проникнуть солнечному теплу; на высоте семи тысяч метров мне пришлось надеть комбинезон на пуху, чтобы согреться. Несмотря на усталость, я довольно хорошо себя чувствовал и примерно за семь часов добрался до восьми тысяч трехсот. На час дольше, чем в день акклиматизации, но на два часа меньше, чем пять дней назад. Я встретил несколько человек, которые шли вниз: японцев, добравшихся до вершины с кислородом, и немецкого альпиниста Ральфа Дуймовица, который попробовал сделать это без кислорода и теперь жаловался на холод. Я продолжал восхождение и встречал других альпинистов, которые двигались вниз.

После перехода гребня меня встретил сильный ветер; было холодно, и я надел всю одежду, что была с собой. Я оставил пустой рюкзак, привязав его к камням, и трекинговые палки, потому что с учетом холода и ветра руки нужно было держать пониже. Добравшись до второй ступени, я встретил Адриана Баллингера — тот спускался, осуществив свою мечту, то есть поднявшись до вершины без кислорода. Его сопровождал Кори и другие гиды и шерпы. После этого я остался наедине с горой. Ветер не успокаивался; наоборот, его порывы приподнимали снег и несли его к гребню. В какие-то моменты мне приходилось прокладывать путь заново. Я шел медленно, но хорошо себя чувствовал и нормально переносил холод. Мое сознание снова оказалось в характерном для высоты пузыре, и я продолжал идти, шаг за шагом, на автомате, до самых сумерек. Меня ждал великолепный закат, который я встретил у подножия пирамиды, всего за пятьдесят метров до вершины.

Ветер поднимал снег, заставляя его танцевать передо мной, между декорациями из теней, выстроенными солнцем, которое мягко садилось за море облаков; за этими облаками не были видны другие восьмитысячные вершины. Красота была невероятной и внушала ужас — она предваряла начало ночи на этой высоте. Каждый шаг давался с трудом; мой мозг не переставал твердить: «Остановись, развернись, не надо так мучиться». И у меня не было аргументов против. Но поскольку подниматься в горы нас заставляет вовсе не разум, я продолжал. Отсчитывал двадцать пять шагов. Останавливался. Еще двадцать пять. Я останавливался, чтобы как следует подышать, чтобы попытаться наполнить легкие воздухом с таким низким содержанием кислорода.

Так я повторил маршрут, пройденный несколько дней назад, и увидел гребень, покрытый снегом. «Еще несколько метров — и рядом будут флаги». И да, я увидел флаги, которые на этот раз трепал ветер. Единственная мысль, которая заполнила мое сознание на вершине, была о том, что нужно как можно быстрее развернуться и начать спуск. Там, наверху, эмоции не способствуют принятию правильных решений, эйфория сбивает с толку и не позволяет хорошо увидеть всю картину. Меня атаковали порывы ветра, снег бил в лицо. Я начал обратный путь.

Пока я спускался, буря начала усиливаться и становилась все жестче. Снегопад был хотя и не экстремальным, но очень интенсивным. Ветер переворачивал все вокруг, и в ночной тьме мне нужно было быть крайне внимательным, чтобы не уйти с дороги. У меня возникло ощущение, будто я плыву, будто мои шаги далеко, очень далеко. Я чувствовал усталость и видел собственные действия как во сне. Как будто тело и ум расстались и пошли каждый по своим делам.

Я без проблем слез по трем ступеням и постепенно спускался по смешанному ландшафту наклонных плоскостей, чтобы уйти с северо-восточного гребня в северном направлении. Я не осознавал того, что уже несколько часов не ел и не пил. Вся моя энергия была сфокусирована на спуске с горы, и ни о чем другом я не думал.

Когда я вышел из каменных каналов под гребнем, мне было трудно думать. Самые простые расчеты требовали значительных усилий. Сложение и вычитание превратились в задачи, схожие с решением сложных уравнений, и мне приходилось бороться с собственной головой, заставляя ее сохранить активность; казалось, мозг был на грани того, чтобы нажать кнопку «Выкл.». Я знал, что, когда поднимался, оставил рюкзак, но не мог найти в памяти картинку конкретного места. «Да где же он? Думай, Килиан, думай. Посмотри, может, ты уже мимо прошел? Да вот же он, смотри!» Я сел на корточки, чтобы подобрать рюкзак, — и больше ничего не помню.

«Но где я нахожусь? Где я?» Я резко прихожу в сознание и вижу, что иду по изгибающимся каменным плитам на стене с довольно большим уклоном — и эта стена мне незнакома. «Как я сюда попал? Где гребень?» Все вокруг черное, а луч налобного фонарика обрисовывает только контуры камня впереди. Единственное, что я вижу, — это стена из снега и льда, края которой поглощает темнота. Резкое воспоминание: «Так, это я помню. Там мы переходили в прошлом году, чтобы выйти с этой стены, где на меня обвалилась лавина! Но как я умудрился сюда попасть? Что я делаю на северо-восточной стене горы?» Совершенно ошеломленный, я не могу восстановить маршрут, который, должно быть, проделал после того, как нашел рюкзак. Память стерлась. Я не знаю, сколько времени был в отключке и по какой дороге в это время шел. «С этим разберусь позже, сейчас главное — выйти отсюда и найти нормальную дорогу».