Эдуард Сагалаев - Когда журналисты были свободны

«Надо хоть посмотреть, как тут все устроено», – с этими мыслями я пошел в студию. Я шел один, заглядывая в приоткрытые двери и пытаясь понять: как это работает? Кто эти люди? Что мне теперь делать?

В одной из студий стоял дым коромыслом: рабочие возводили сложносочиненные декорации, посреди зала стоял невысокий мужчина в очках и руководил процессом:

– Кабель сюда! Да сюда, вы что, не понимаете? Камеру левее! Еще левее, еще! Стол – в угол. В угол стол, вы слышите меня?

Я замер. Было ужасно интересно, что происходит, кто этот человек, какая передача будет сниматься. Даже тревога меня отпустила: телевидение очень быстро захватывает, накрывает своей энергий, подпитывается твоей – и отдает ее тебе же, наполненную эфирами.

– А ты чего стоишь? – Невысокий человек смотрел прямо на меня. – Ну-ка бери стул и понес. Вон туда, видишь?

– Вижу, – кивнул я.

Подошел, взял стул…

– И второй сразу бери! Донесешь! – прикрикнул человек.

Взял второй, понес.

Кто его знает, как тут у них на телевидении. Может, это в порядке вещей – чтобы заместитель главного редактора таскал стулья? Может, это что-то вроде субботника – все выходят вместе и работают на благо общего дела? Может… ну, в конце концов, что я скажу: «Мужчина, извините, но мне кажется, я – ваш руководитель и носить стулья не буду»?

Я отнес стулья. Потом – еще какой-то реквизит. И еще. А потом сказал:

– Извините, я должен уйти. – И пошел.

– Э, а куда делся этот парень? Усатый такой, в костюме? – Невысокий человек оглянулся по сторонам. – Он стулья таскал.

И вот тут невысокому человеку сказали:

– Владимир Яковлевич, так это же Сагалаев! Новый зам Иванова.

А невысокий человек был Владимир Ворошилов.

Ровно в тот же момент у себя в кабинете на двенадцатом этаже я спрашивал у новых коллег:

– А вот сейчас в студии готовятся к съемкам программы…

И мне отвечали:

– Это же «А ну-ка, парни!». Режиссер Владимир Ворошилов, разве вы незнакомы?

Ворошилов зашел ко мне в кабинет вечером того же дня. Поздоровался, сделал вид, будто никаких стульев между нами не было. Я тоже поздоровался с ним…

Через минуту мы оба не выдержали и расхохотались. Он понял, что я не держу на него зла, – и что я, конечно, не телевизионщик, но и не застегнутый на все пуговицы чиновник. Нормальный человек.

В кабинете было тихо – если бы не стук пишущей машинки, можно было бы подумать, что меня здесь совсем нет. Но я был.

И я писал сценарий документального фильма – не потому, что этим должен заниматься заместитель главного редактора молодежной редакции ЦТ, а потому, что сценарий стал моим последним шансом на уважение в глазах коллег.

После четырех месяцев работы в молодежной редакции я понял, что попал не туда. Что у меня слишком мало знаний, опыта, прожитых лет, чтобы занимать эту должность. Для своих подчиненных я был «усатым-полосатым», не более.

«Я напишу сценарий!» – решение выскочило так внезапно, что я даже произнес его вслух.

Как же я раньше не догадался? С сочинением очерков, эссе и статей у меня никогда не было проблем (все-таки газетное прошлое дает о себе знать!), фактура тоже есть – год работы в комсомоле. Это будет сценарий многосерийного документального фильма о комсомольцах.

Я писал весь вечер и половину ночи. Вернулся домой, рухнул на кровать, утром снова на работу – и в перерывах между текучкой снова за сценарий. Потом еще вечер, ночь – и он готов.

– Валерий Александрович, – утром, предвкушая собственный триумф, я протянул пачку листов Иванову. – Я тут написал сценарий. Вы не могли бы его посмотреть?

– Конечно-конечно! – Большие голубые глаза Иванова засветились интересом. – Обязательно прочту.

Весь день я ходил как накануне именин – ждал, что вот-вот откроется дверь, войдет Иванов, скажет: «Гениально!» Ну хорошо, пусть не «гениально». Но я чувствовал, что этот сценарий перевернет отношение молодежной редакции ко мне.

Следующим утром я не выдержал – сам пришел к Валерию Александровичу.

– Что скажете? Как вам сце… – и по лицу Иванова все понял.

Его щеки краснели от неловкости. Он прятал глаза, опускал их на стол, рефлекторно натыкался на мой сценарий – и отскакивал от него взглядом, как от грязной лужи.

И я вдруг увидел свой сценарий глазами Иванова. И понял, какой комсомольский бред написал. И сказал сразу же, лишь бы избавить начальника от неловкости:

– Валерий Александрович, я все понял, простите, что занял ваше время.

– Ничего-ничего, – он облегченно выдохнул, – со всяким бывает.

Мой последний козырь оказался не то что самой невзрачной картой – он даже не был картой вовсе. Так, пустая картонка.

Оставаться в молодежной редакции мне больше незачем.

Поздним вечером я снова сидел в своем кабинете. Уже не стучала пишущая машинка. Уже тишина казалась приговором. Я, стакан и бутылка портвейна. Сегодня я еще заместитель главного редактора, а завтра напишу заявление – и… не знаю. Куда-нибудь.

Вот за это и надо выпить. Я налил портвейн в стакан, поднял его…

– Ой! – в кабинет заглянула молодая девушка, помощник режиссера. – А я тут в приемной разбиралась с письмами, думала, никого уже нет. И вдруг – шум из вашего кабинета. Я подумала: что-то не так. Заглянула – тут вы…

Она явно не ожидала меня увидеть, да еще и с портвейном. Поэтому первую фразу выпалила как из автомата, смущаясь от своего внезапного вторжения. Но, когда сочла, что дежурные извинения принесены, посмотрела на меня внимательнее:

– Эдуард Михайлович, а вы чего… – кивнула на портвейн, – тут?

Ну а что мне терять?

– Понимаешь, – я покрутил пустой стакан в руках, – собрался увольняться.

– Увольняться?! – ее глаза округлились. – Зачем?!

Ее удивление меня подбодрило. Если она удивляется моему решению – значит, считает, что я на своем месте? Или хотя бы почти на своем? Может, я небезнадежен?

– Я не понимаю, что происходит, – сказал я, решив быть с ней предельно честным. – Не знаю телевидения, не улавливаю процесс. Вот скажи сама: зачем я здесь?

– Ой, ну ведь это же просто! – Она как-то по-женски всплеснула руками. – Я вам сейчас все расскажу.

Мы просидели с ней долго-долго. Она рассказывала, как нужно общаться с сотрудниками «молодежки». Когда ругать, когда хвалить. При ком – нахмурить брови, а кого – не заметить.

– И спрашивайте, Эдуард Михайлович! – то и дело повторяла она. – Спрашивайте, мы вам все-все объясним!

Утром мы с ней простились… и я понял: нужно учиться у женщин.

Я уже говорил: телевидение – это колоссальный источник энергии. Кто-то умеет ее отдавать, кто-то – брать. Кого-то она разрывает на части, кто-то направляет ее в дело. Но на телевидении невозможно жить с потухшим взглядом. Глаз должен гореть!