Эдуард Сагалаев - Когда журналисты были свободны

Я кивнул:

– Согласен.

И понял, что совершенно искренне кивнул. Это действительно разумный принцип: даже если работа еще не сделана, но срок установлен, нужно показать, какая именно ее часть уже выполнена. Возможно, сроки изначально были нереальными. Может быть, ты неверно понял задачу. Может, тебе предложат помощь. Но оставлять руководство в неведении – последнее, что можно придумать для собственного спасения.

– Ну и хорошо. Переходим к третьей…

Заведующий архивом рассказывал заповеди, я слушал его – и все точнее и детальнее вспоминал роман Александра Зиновьева «Зияющие высоты».

Вообще, странное это было время. Мы работали в ВЛКСМ и свято верили в идеалы социализма. При этом читали запрещенные издания и не менее свято верили, что это нормально: читать «запрещенку» дома и говорить правильные слова на комсомольских собраниях.

Мы словно жили параллельно в нескольких плоскостях: вот плоскость «комсомол» – и здесь все должно быть так. Вот плоскость «друзья» – и здесь все должно быть по-другому. Что-то вроде расщепления личности, но мы весьма органично чувствовали себя в этом состоянии.

Каждый из нас, инструкторов, курировал одно или несколько изданий. Мне достался журнал «Ровесник» – популярное издание для подростков и молодежи, вольнодумное (но в рамках приличий) и действительно интересное.

Главным редактором «Ровесника» был Алексей Авксентьевич Нодия – журналист высокого класса, он сделал карьеру, пройдя все ступени от рядового репортера до первого человека в журнале.

В его подчинении были настоящие акулы пера. Он состоялся в жизни. Его журнал – один из лучших в СССР. И вот к Алексею Авксентьевичу приводят молодого кудрявого парня и говорят:

– Познакомьтесь, это ваш новый куратор. Эдик Сагалаев из Ташкента.

И что думает Нодия, глядя на меня?

Что, будь Эдик Сагалаев журналистом «Ровесника», Алексей Авксентьевич наверняка внес бы столько правок в его статью – родная мама не узнала бы. И что Эдик Сагалаев о создании журнала знает раз в десять меньше Алексея Авксентьевича.

Но в то же время Алексей Авксентьевич понимает: Эдик Сагалаев – не журналист, а инструктор ЦК ВЛКСМ. От Эдика Сагалаева что-то зависит, и возможно, не «что-то», а многое. Он может написать записку в ЦК комсомола и отметить: в руководстве журнала «Ровесник» прослеживаются кое-какие нездоровые тенденции. И нужно принимать решительные меры, пока эти тенденции не охватили весь журнал.

И Алексей Авксентьевич Нодия смотрит на меня – и понимает, что я это тоже понимаю. И я понимаю, что понимает он.

Нам ничего не оставалось, кроме как дружить.

Это был парадокс кураторства: мы, инструкторы ЦК ВЛКСМ, были моложе и «зеленее» тех, кого курировали. А главные редакторы подконтрольных нам изданий, с одной стороны, должны были прислушиваться к нам, но с другой – сами зачастую были членами ЦК ВЛКСМ и запросто, на «ты», общались с секретарями ЦК. Если бы инструктор вздумал показывать власть и надувать щеки, тот же самый главный редактор мгновенно щелкнул бы его по носу – через секретаря ЦК. Но и писать в отчетах только о том, как каждый последующий выпуск журнала оказывается лучше предыдущего, инструкторы тоже не имели права: «Ты что, закрываешь глаза на недостатки?! Где здоровая критика?!»

Я сидел в кабинете, листал «Ровесник». На Москву опускался летний вечер, давно пора было идти домой, но я не любил оставлять работу незавершенной. А доделать нужно было отчет. Тот самый отчет о свежем номере журнала «Ровесник», который я с удовольствием прочитал еще в обед.

Мне совсем не хотелось отмечать никаких недостатков, но – я должен был. Знать бы, какие…

Поднял трубку, по памяти набрал номер:

– Алексей Авксентьевич, алло!

Я улыбнулся, услышав в трубке хриплый голос Нодии (он был диабетиком, но курил как паровоз. Врачи увещевали: «Или сигареты, или жизнь!» Нодия говорил, что без сигарет – не жизнь).

– Да, Эдик, как дела?

– Сижу с отчетом по «Ровеснику»… – Я на секунду замолчал, а потом выдохнул: – Алексей Авксентьевич, что, если я в недостатки запишу низкое качество фотографий?

– Запиши, запиши! – Я буквально увидел, как он улыбнулся. – Нам давно пора технику менять – может, прочитают твой отчет, побыстрее выделят деньги на обновление.

Так мы и договаривались порой. Система делала все, чтобы превратить нас в партийных бонз. А мы – все, чтобы оставаться людьми.

Хотя искушения были большими – и далеко не все их выдерживали. Мы приезжали в ЦК ВЛКСМ из своих провинциальных городов. И каждый из нас, осмотревшись и пообвыкнув в новой роли, обнаруживал себя на старте настоящей карьеры. Перед нами, комсомольцами, открывались пути, которые и не снились нам на периферии. Стать замглавреда во всероссийском журнале. Или в молодежной редакции Центрального телевидения. Или перейти в ЦК КПСС… Впрочем, для того чтобы взяли в ЦК КПСС, нужно было обладать качествами, которыми я не обладал (и уж точно не хотел обладать).

Всего-навсего – подсуетись. Попридержи язык. Доложи первым… Были те, кто суетились, придерживали, докладывали. Сейчас логически напрашивается фраза «но были и другие», хотя на самом деле – мы все были другими. Может, и существуют где-то абсолютно добрые и абсолютно злые люди, только я таких пока не встречал. В каждом человеке намешано всякое.

Мы занимались благотворительностью – не напоказ, не для строчки в отчете, а потому что – а как иначе? Больной ребенок, которому нужна помощь? Бросали все силы. Трудные подростки? Занимались с трудными подростками. Встречались, разговаривали, снова встречались и снова разговаривали.

Ветераны войны – это было святое. Мы уважали их бесконечно, каждый инструктор курировал (здесь это слово имело совсем иное значение) «своего» ветерана – и кураторство отнюдь не сводилось к подаркам на 9 Мая.

Может, комсомол был и не лучшим местом, где нужно вырабатывать систему ценностей, но я оказался в комсомоле. И вырабатывал свою систему ценностей там, изучая ВЛКСМ изнутри, отторгая фальшь комсомольских отчетов и впитывая здравые моменты.

Кто-то сказал, что комсомол зажигал молодежи глаза. Думаю, этот кто-то перепутал причину со следствием – в комсомоле трудно было работать, не имея горящих глаз. Когда наступила новая эпоха – с новыми экономическими, моральными, политическими ценностями, – я совершенно не удивился, увидев, что первыми, кто сориентировался в ней, стали бывшие комсомольцы. Тот же Ходорковский, к примеру. Комсомольцы умели чувствовать новое.

В Москву она приехала из Норильска: работала там секретарем горкома комсомола. Вообще, чтобы понять Иру, нужно знать Норильск. Город за полярным кругом, край вечной мерзлоты был еще и краем свободомыслия.