Сильвия Симмонс - Леонард Коэн. Жизнь

– Леонард не волновался, – говорит Джонстон. – Хендриксу было плевать, и нам тоже. Леонард никогда не обращал внимания на такие вещи. Единственное, что вывело его из себя, это когда ему сказали, что нет ни фортепиано, ни органа (не знаю, в чём было дело, может быть, их подожгли и сбросили со сцены), а значит, я не мог с ним играть. Леонард сказал: «Я буду в трейлере, посплю немного. Разбудите меня, когда найдёте фортепиано и орган».

Леонард принял немного мандракса. В два часа ночи его разбудили и вывели на сцену – костюм-сафари, щетина на подбородке, длинные волосы, стеклянные глаза. Музыканты его «Армии» занимали свои места, а он глядел в слепую ночную черноту.

Джефф Декстер, известный британский диджей того времени, который прямо на сцене ставил пластинки между выступлениями, объявил о начале сета. Он сразу увидел, что Леонард и его музыканты «совершенно обдолбались мандраксом; они были в таком состоянии, что я мог бы трахнуть их всех, а они бы и не заметили». Он волновался за их безопасность, как и Мюррей Лернер, режиссёр-документалист из Америки, снимавший фестиваль. «Я подумал, что сейчас будет катастрофа, что с ним будет то же самое, что с Кристофферсоном, – говорит Лернер. – Но он выглядел совершенно спокойным».

– Он был спокоен из-за мандракса, – говорит Джонстон. – Это спасло наше выступление, спасло фестиваль. Глубокая ночь, куча людей, которые промокли под дождём, подожгли сцену Хендриксу, не спали несколько дней… [И правда – все условия для агрессии и хаоса.] Но потом Леонард, накачанный мандраксом, начал петь, очень медленно, так медленно, что песня длилась минут десять: «Like… a… bird» . И все слушали его, как заворожённые. Я ничего более потрясающего не слышал.

– Может быть, Леонард и был под кайфом, но это не привело ни к каким музыкальным просчётам, – говорит Чарли Дэниелс. – Иногда с публикой тяжело работать, было поздно, но он просто уловил их настроение. Он очень твёрдо, но аккуратно всех успокоил.

Перед тем как запеть, Леонард обратился к невидимым для него сотням тысяч человек так, как будто сидел с ними в маленькой тёмной комнате. Он рассказал им – медленно, спокойно – историю, которая прозвучала, как притча, сработала, как гипноз, и в то же время позволила ему замерить температуру аудитории. Он рассказал, как в детстве ходил с отцом в цирк. Ему не очень нравилось в цирке, но ему понравился человек, который встал и попросил всех зажечь спички – так они увидят друг друга. «Могу ли я попросить каждого из вас зажечь спичку, – сказал Коэн, – чтобы я увидел, где вы?» Сначала немногие откликнулись на его просьбу, но потом, играя, он видел, как сквозь дождь и туман зажигаются всё новые огоньки.

«Он загипнотизировал их, – говорит Лернер. – И я тоже впал в транс». Для влюблённых Леонард спел «Suzanne», сказав: «Может быть, под эту музыку хорошо заниматься любовью», а для бойцов он спел «The Partisan», посвятив её «Джоан Баэз и работе, которую она делает». «Это было волшебство, – говорит Джонстон. – От первой секунды до последней. Я никогда не видел ничего подобного. Он был невероятно хорош». Тридцать девять лет спустя это завораживающее выступление было издано на компакт-диске (со съёмками Лернера на прилагающемся DVD) – Leonard Cohen: Live at the Isle of Wight 1970 .

Через месяц после фестиваля Леонард с Джонстоном и «Армией» снова оказались в студии A в Нэшвилле, чтобы записывать свой третий альбом Songs of Love and Hate . Они работали каждый день с 22 по 26 сентября 1970 года: начали через четыре дня после смерти Джими Хендрикса в Лондоне в возрасте двадцати семи лет, а остановились за восемь дней до смерти Дженис Джоплин в том же возрасте в лос-анджелесском отеле. Перерыв в записи был сделан ради нескольких выступлений в США и Канаде в ноябре – декабре. Первое из них состоялось на концерте против войны во Вьетнаме в Висконсинском университете в Мэдисоне. Летом в университете был устроен взрыв самодельной бомбы, и Леонарду предложили защиту «белые пантеры» [100] Взрыв также был совершён в знак протеста против войны во Вьетнаме. В результате взрыва пострадали четыре человека, один из них погиб. «Партия белых пантер» (1968 – середина 1980-х гг.) – крайне левая антирасистская организация, в которую вошли белые единомышленники «Партии чёрных пантер» (1966–1982) – крайне левой организации чёрных антирасистов. – Прим. переводчика. , но он отказался. Он начал концерт с песни, которую выучил в социалистическом летнем лагере, «Solidarity», и посвятил вдохновлённую Нико «Joan of Arc» памяти другой своей музы, Дженис Джоплин.

Когда 10 декабря Леонард приехал в Монреаль на свой последний концерт 1970 года, в городе действовало военное положение, введённое после того, как прямо в родном для Леонарда Уэстмаунте членами Фронта освобождения Квебека были похищены журналист и британский торговый представитель. Премьер-министр Канады Пьер Трюдо – старый приятель Леонарда по «Лё Бистро», обладатель ещё одного знаменитого плаща, но только бежевого, а не синего – заявил рассердившему его телерепортёру: «Много у кого сердца обливаются кровью, потому что им не нравится видеть людей в шлемах и с оружием. Всё, что я могу им сказать, – обливайтесь кровью и дальше». Встретим новое десятилетие; оно не отличается от предыдущего. Сидя в своём домике в иммигрантском квартале, Леонард и Сюзанна смотрели, как мерно падает снег. Снег тихо ложится на улицы, и всё становится белым.

На фотографии в углу обложки он улыбается, как блаженный дурачок. Этот снимок был сделан в туре: экстатические глаза, небритое лицо, голова растворяется в чёрном фоне. На обороте, белым по чёрному, как на грифельной доске в психушке, вместо списка песен – надпись:

ОНИ ПОСАДИЛИ ЗА РЕШЁТКУ ЧЕЛОВЕКА

КОТОРЫЙ ХОТЕЛ ПРАВИТЬ МИРОМ

ВОТ ДУРАКИ

ОНИ ПОСАДИЛИ НЕ ТОГО

Критики называли Songs from a Room мрачным, безнадёжным альбомом; на самом деле безнадёжности в нём не было, в нём была строгость. Альбом Songs of Love and Hate действительно был мрачным и безнадёжным. Его песни в бесконечных вариациях говорят о боли, об отвращении к самому себе, их образы – горбун, сожжение на костре, рогоносец, самоубийца, аборт, сломанные конечности, прореха в небе и исписавшийся поэт («Last Year’s Man», «Прошлогодний человек»), который чувствует себя неспособным поднять руку и воскресить мир своим творчеством. Леонард был подавлен и опустошён. Хватит. Он побывал за кулисами и теперь знал, как фокусник прячет кроликов в своём цилиндре. Критики, которых он не смог обмануть и которые называли его голос «слабым и жалким», а песни «полными неумеренного самолюбования», были правы. Все его победы – мираж. Все его награды – подделки. Почти четыре года прошло с тех пор, как он в письме к Марианне описывал свой мучительный сценический дебют и вызванное ощущением «полного провала» прекрасное чувство свободы. Теперь, когда он сидел с Сюзанной на ферме в Теннесси и размышлял о третьем альбоме, делать который он не хотел, и чувствовал, что не может, но был обязан по контракту, он ощущал только «глубокую, парализующую тоску» [1].