Питер Акройд - Темза. Священная река [litres]

Рассказчик плывет дальше – мимо Сомерсет-хауса и Темпла, и тут ему дает о себе знать почтенный возраст города, задумчиво нависшего над Темзой. Он ощущает, кроме того, присутствие “исконной Англии”. С точки зрения культуролога здесь, пожалуй, небезынтересно то, что в первые годы XX столетия река и ее берега местами еще рождали ощущение старины. Атмосфера лондонской Темзы, несмотря на новые набережные, содержала некие живые напоминания о городе XVIII и XIX веков. О реке первых лет XXI века такого уже не скажешь. Слишком многое изменилось. Город и его река теперь вновь выглядят современными. Их больше не покрывает патина былых времен. Между тем фотографии прибрежных районов, сделанные в 1909 или 1910 году, с легкостью могут перенести тебя в Лондон Диккенса или даже в Лондон Джонсона и Филдинга. Те же переулочки, те же причалы и питейные заведения, те же плохо одетые и плохо питающиеся люди.

Продолжая движение, рассказчик Уэллса видит у моста Блэкфрайерз первых чаек. Над “грубым гомоном складов” вырастает величественный собор св. Павла, доминирующий на тогдашнем небосклоне, строго высящийся над мельтешением пароходов и барж. Этот образ столетней давности, образ глядящего на реку собора св. Павла ныне кажется таким же вневременным, как образ Темзы XVI века с теснящимися на ней лодками и галеонами.

Далее рассказчик внимает “последней грандиозной части лондонской симфонии”: перед ним открывается мир “колоссальных кранов”, “гигантских складов”, “огромных кораблей”. Здесь – “мировой порт”. Такое ощущение возникало на протяжении многих десятилетий. Перед самой Второй мировой войной годичный грузооборот Лондонского порта составлял более 50 млн тонн, что намного превышало грузооборот любого другого порта в мире. Но даже тогда звучали не одни восторги. В книге Дж. Г. О. Бенджа “Темза без приливов в Лондоне будущего” (1944) говорится о “плачевном состоянии берегов Темзы”, о “неприглядной заброшенности” участка от Вестминстерского моста до Гринвича. Автор пишет и о соборе св. Павла, но совсем не так, как Г. Уэллс: собор, по его словам, “до высоты плеча облицован невзрачным кирпичом, грязным и почернелым, он возвышается среди узких и темных улиц, даже не пытаясь выглядеть обновленным, произвести приятное впечатление”; на него к тому же бросают тень “унылые, несообразно жалкие фасады окружающих зданий”. Получается, что Темза 1930-х годов содержала в себе семена гниения и даже распада. В названии одной из глав книги перечислены “проблемы”: “население, еда, топливо, канализация, товарное и пассажирское сообщение, наводнения, защита от огня, береговая недвижимость, благосостояние и комфорт”. Список выглядит всеобъемлющим. Тон автора пессимистичен.

Вторая мировая война высветила роль и природу Темзы в огненных, зловещих красках. Опять, как в древние времена, водная магистраль сосредоточила на себе внимание неприятеля, стремящегося добраться до сердца Лондона. Она стала пылающей и кровавой рекой, адской рекой, более темной и опасной, чем Стикс и Ахерон. На протяжении всей своей истории она была весьма заманчивой мишенью; в конце 1930-х и в начале 1940-х на ее берегах располагались автомобильные и нефтеперерабатывающие предприятия, фабрики, электростанции. Она заключала в себе мир Сити и мир Вестминстера: финансы и власть соединились в одной великой излучине этой реки. С начала войны на Темзе и ее берегах действовал строгий режим светомаскировки, однако немецкие бомбардировщики бросали в ее воды магнитные мины.

7 сентября 1940 года зажигательные бомбы были сброшены на портовые сооружения. Все доки и склады, кроме тилберийских, оказались в огне. Горели корабли и баржи, прилив заставлял их опасно дрейфовать к пристаням и пирсам. Чтобы бороться с этим адом, возможностей лондонских противопожарных служб не хватало, и пожары были такие, что огонь ясно видели с расстояния 12 миль. Он, кроме того, послужил маяком для новых эскадрилий бомбардировщиков, прилетевших на следующий день.

В 8.30 вечера 8 сентября над пылающей рекой появились немецкие самолеты. Темза уже казалась не Темзой, а потоком взявшейся невесть откуда лавы. Бомбили все доки и склады, которые не были уничтожены накануне, и огонь вновь рвался на саму реку. Воду покрывала пленка горящей нефти, отовсюду на берегу валил едкий дым. Горел разлившийся по воде ром, склады шерсти превратились в гигантские печи, вспыхивал парафин. “Лондонский пул” стал огненным озером, и в таких районах, как Ламбет и Ротерхайт, было светло, как днем.

В ту же ночь и в последующие ночи бомбардировкам подверглись и жилые кварталы поблизости от доков. Истэнд пострадал очень сильно. Дома рушились в тучах дыма и пыли. Атаки на Темзу и жителей ее берегов продолжались пятьдесят семь ночей кряду. 8 декабря, к примеру, было прямое попадание в здание Управления Лондонского порта; вспыхнули все нефтяные танкеры, стоявшие у Перфлита, дотла сгорела пристань в Тилбери. Бомба попала в поезд, ехавший по Чаринг-Кросскому мосту, потоплены были многие суда, стоявшие в Темзе на якоре. По окончании налетов, которых в общей сложности было тысяча четыреста, подсчитали, что на Темзу и портовый район упало примерно пятнадцать тысяч мощных бомб, 350 парашютных мин, 550 самолетов-снарядов и 240 ракет. Уничтожить Темзу – это, по сути дела, уничтожить Англию; но реке, как и стране, удалось выжить.

Однако в конце 40-х и в 50-е годы XX века жизнь на Темзе постепенно начала замирать по более прозаическим причинам. Люди попросту стали меньше ее использовать. Уже не было ни отдыхающих XX века, ни пассажиров пакетботов, ни тех, кто использовал реку для ежедневных поездок на работу. Темза стала безмолвной рекой, ее сравнивали с “широким, белым, пустым шоссе”. Причин такому падению интереса и внимания было несколько. Одна из них – трудности доступа, ибо многие причалы и спуски к реке обветшали; была проблема общей запущенности и, как следствие, – блеклости, серости; и была, разумеется, серъезнейшая проблема канализации. Слова “южный берег” стали “синонимом отчаяния и упрека”. Беда была в том, что мало кому хотелось взять на себя заботу об этом участке реки. Лишь очень немногие лондонцы знали что-либо существенное про обширный порт в самом сердце города, и еще меньшее их число представляло себе суть и масштаб системы доков. Темза стала неизвестной зоной. Город повернулся к ней спиной.

Коллапс доков и всей связанной с ними торгово-промышленной системы совпал по времени с уходом тяжелой индустрии с берегов Темзы. В свое время заводы и фабрики были и в Ламбете, и в Найн-Элмс, и в Баттерси, и в Уондсворте. Фабрики действовали в Фулеме, мыловаренные предприятия – в Айлворте, линолеум изготавливали в Стейнзе. В Бермондси работали кожевенные заводы, там же производили джем, печенье и шоколад. И весь этот промышленный мир начал исчезать. Автомобили “воксхолл” поначалу действительно делали в лондонском районе Воксхолл, и самолетостроительная компания “Шортс” начинала свой бизнес в Баттерси. “Ферранти” и “Сименс” некогда располагались в Гринвиче, который имеет некоторые основания считать себя родиной электроинженерии. Но компании были, выражаясь по-современному, “перебазированы”. Компания “Морган крусибл”, производящая керамику, переехала из Баттерси в 1970-е годы. Изготовители кабелей, бумаги и инженерного оборудования перемещали свои предприятия на более удобные и доступные места, и ныне на берегах Темзы от них мало что осталось. Кое-какая промышленность на реке еще есть, особенно в промежутке между Лондоном и устьем, но объем ее невелик.