Питер Акройд - Темза. Священная река [litres]

Погружаясь в реку, плывя по солнечной дорожке, Спенсер испытывал пробуждающееся чувство священного. Об этом художнике верно было сказано, что в своих картинах и суждениях он обращается к неким языческим истокам христианской веры. Но что могло способствовать этому лучше, чем река, пестовавшая как дохристианские, так и христианские обряды? Он писал Эдварду Маршу, купившему его картину “Кукем, 1914”, что понимает “новое и личное значение английского начала в Англии”; ощущение это пробудила в нем жизнь у Темзы.

Спенсер вновь и вновь обращался к своим детским речным впечатлениям. Картине “Подъем лебедей в Кукеме”, изображающей старинный речной обычай, присуще ясновидение и ослепительная яркость воспоминания детства. Спенсер сказал об этой своей работе: “Думая о людях, находившихся на берегу в эту минуту, я испытывал какое-то церковное благоговение”. Так Темза становится храмом. Ее статус священного места подтверждают такие картины Спенсера, как неоконченное полотно “Христос проповедует на Кукемской регате” и “Крещение”, где Иоанн крестит Христа в Темзе. На одном из его ранних рисунков изображена фея, сидящая на листе кувшинки на Темзе, причем, согласно воспоминаниям его сестры, берег который он нарисовал, – тот самый, где Спенсеры играли в детстве. Образы, воспринятые в ранние годы, получали воплощение.

На картине “Воскресение на кладбище в Кукеме” Темза возникает в левом верхнем углу как полоса света – как “золотой брусок”, если вспомнить выражение Уильяма Блейка, – по которой движется на паровом катере к рассветному солнцу группа отдыхающих. Об этих пассажирах Спенсер говорит, что для них “небесная кульминация – в освещенных солнцем заболоченных лугах за излучиной реки”. Это очень похоже на его детское воспоминание о том, как он плыл по солнечной дорожке, и хорошо видно, как сильно повлиял на взрослое художническое зрение Спенсера его непосредственный опыт общения с Темзой. Итак, какова же природа его работ? Он соединяет в них экстравагантность сновидения с изобразительной бесхитростностью и ощущением бытия вне времени. Всеми этими качествами его картины обязаны реке. Художник Исаак Розенберг написал однажды о Спенсере, что “от его полотен исходит то переживание вечности, то ощущение безначальности и бесконечности, какое рождают в нас все шедевры”. То же самое Розенберг мог бы сказать и о реке, не имеющей ни начала, ни конца; сходство показывает, что Темза для Спенсера – это и художественная форма, и содержание.

Такие художники, как Гривз и Спенсер, связаны с рекой столь же тесно, как их предшественники XVII и XVIII столетий; если уж говорить о реке как об источнике преемственности, то в первую очередь это преемственность вдохновения. Во всех своих проявлениях это одна и та же река с явно неизменными берегами и неизменными масштабами; однако ее проявления столь многообразны, что, как Протей, она бесконечно меняет облик, сохраняя сущность. Художник словно бы увидел в движущейся воде Темзы отражение истины.

Литература реки необъятна. Часть этой литературы ветрена и прихотлива, часть мудра и глубокомысленна. Темзой навеяны многие книги, явно или неявно предназначенные детям. Так река в очередной раз проявляет свою связь с невинностью. Река побуждает писать книги-сновидения. Она также поощряет к сочинению историй об отплытии и расставании. И, конечно же, она неравнодушна к темам времени и судьбы. У речных прозаиков заметна склонность временами в ходе повествования переходить на стихи – как будто прозаический отклик для реки как таковой избыточен. Описания речных путешествий более насыщены событиями и истолкованиями, нежели требует спокойное физическое переживание Темзы. В определенном смысле она стала словесной рекой, без конца создаваемой и пересоздаваемой писателями, которые по ней плавали.

Авторы начала XX века часто использовали реку как повод для разговора о разрушительном действии времени, об упадке былых ценностей – а между тем сам тот “современный” мир, от которого они с отвращением отшатывались, впоследствии стал благословенным прошлым, об утрате которого мы сожалеем. Так, во втором томе своих “Деревень долины Темзы” (1910) Чарльз Харпер с раздражением пишет о звуках современности, нарушающих покой мидлсекского берега, – о “руладах шарманки, криках разносчиков, скрежете трамвайных колес на поворотах”. Кто из нас в XXI веке не был бы рад все это услышать? Вздохи листвы под порывами ветра, прибрежный плеск волн – эти звуки одинаковы столетие за столетием. Но шумы, свойственные прошедшей эпохе, могут, по контрасту, глубоко волновать нас. Темза порой диковинно обращается со временем.

Речная проза – вещь чрезвычайно древняя. Самым ранним автором, который полностью посвятил свой труд этой теме, возможно, был Ктесий, придворный врач царя Артаксеркса Мемнона, писавший в начале IV века до н. э. Триста лет спустя появилось первое китайское исследование рек; в VI веке н. э. книга подверглась переработке и при этом неизмеримо выросла в объеме. Первые английские описания рек датируются, однако, лишь XVI и началом XVII веков: это труды Лиланда, Камдена и Гаррисона. Отдельные упоминания о Темзе встречаются и у хронистов более ранних времен, таких, как Беда Достопочтенный и Гильдас, но серьезного, систематического рассказа о ней не было. Джона Лиланда можно назвать первым профессиональным путешественником; его “Путеводитель” стал образцом и источником вдохновения для современников. Весной 1542 года он совершил поездку по долине Темзы и оставил описания прибрежных городков Мейденхеда и Рединга, Фарингдона и Уоллингфорда. Его текст – это скорее пестрое собрание эпизодов, чем связное повествование, однако собранный им материал представляет огромный интерес для тех, кого интересует история Темзы:

Перебравшись на другую сторону речки Борн, я через две-три мили приблизился к деревянному мосту через Темзу в Мейденхеде. Чуть выше моста на своем берегу Темзы я увидел высокий обрыв над рекой, поросший кустами. Я заключил, что в древности здесь стояло некое здание. У западного конца моста имеется большой причал для леса и дров…

Лиланд может претендовать на то, чтобы считаться родоначальником современной английской историографии, но, помимо этого, он был первым английским автором речной поэмы (“Cygnea Cantio” – “Лебединая песня”, 1545). Он стремился сотворить реку, существующую одновременно на мифологическом, литературном и историческом уровнях. В поэме он в духе Гомера и Гесиода называет Темзу nympharum gloria prima – “славнейшей из нимф”. И поэтому включение им Темзы в свой “Путеводитель” – это больше, чем запись случайных наблюдений; после роспуска монастырей Лиланд стал придворным антикваром и историком Генриха VIII, и задачей его было сохранять фрагменты и свидетельства, связанные с тем, что уже сделалось “разрушенной историей”. Возможно, именно это в конце концов свело его с ума. Так или иначе, горячая любовь и почтение к Темзе как силе исторической и в то же время литературной побудили его придать громадное символическое значение самому факту ее существования и всему, что было на ее берегах. Исторический ландшафт – все разрушенные аббатства и церкви – он воспринимал как нечто существующее, как то, из чего складывается лицо королевства. Темза стала для него свидетельницей прошлого, которому грозило полное уничтожение.