Виктор Иванов - Мальчишки в бескозырках

А когда я заиграл «Яблочко», то один из моряков не выдержал и пустился в пляс, отбивая знаменитую флотскую чечетку. Кто-то из раненых притащил кусок фанеры и постелил на пол, чтобы звуки чечетки были громче.

После концерта матрос, которому принадлежал баян, отдал мне инструмент до выписки с условием, что я буду аккомпанировать его товарищам при выступлениях в других отделениях. Я с радостью согласился.

В аэростатном полку, узнав, что я баянист, выдали мне баян и велели, чтобы я в свободное от службы время играл для бойцов, участвовал в красноармейской художественной самодеятельности.

Со своим баяном я как бы исполнял обязанности полкового оркестра. И когда в 1943 году был утвержден новый Государственный гимн, я по распоряжению командира полка разучил его и исполнял на всех торжественных собраниях. А качество моего исполнения проверял даже какой-то товарищ из вышестоящего штаба.

Играл я много. Участвовал в художественной самодеятельности полка, а когда послали учиться в школу, участвовал и в тамошних концертах.

В Центральном архиве Министерства обороны сохранились документы 3-го аэростатного полка. Не без волнения читал я их уже в наши дни. Вот, например, какие строки я обнаружил в книге приказов по полку от 20 марта 1943 года:

«За активное участие в красноармейской художественной самодеятельности наградить грамотой:

1. Техника-лейтенанта т. Смелянского

2. Сержанта т. Симонова

3. Сержанта т. Веселова

4. Сержанта т. Мельникова

5. Ефрейтора т. Иванова

Жаль, не сумел сохранить ту фронтовую Почетную грамоту.

Смотрю на фотокарточку военных лет. Я с баяном на венском стуле и наши девушки — участницы художественной самодеятельности. Не раз, рискуя жизнью, наш маленький ансамбль добирался до самых отдаленных точек, чтобы доставить бойцам радость, поднять настроение. Поэтому мне так и дорог этот приказ, хранящийся в военном архиве. Фамилии многих, к сожалению, я уже забыл, но хорошо помню красноармейцев Майю Степину, Шувалову, воентехника второго ранга Лукина. Все мы концертировали в свободное от службы время.

Еще одна фотография той поры. На ней я снят с баяном на коленях. Рядом старшина нашего отряда Татаринцев и замполит Пушкин. Эта фотография была опубликована в одном из номеров газеты Ленинградского военного округа «На страже Родины». Где сейчас они, друзья-однополчане?

Интересные строки я прочитал в ленинградском дневнике Веры Инбер «Почти три года». 18 апреля 1943 года она записала:

«Только что вернулась из города, с олимпиады детского творчества, устроенной Дворцом пионеров совместно с Институтом усовершенствования учителей… В синем маленьком зале с куполом 341-я школа Володарского района исполнила под собственный оркестр песню «Махорочка». Часть исполнителей для удобства публики были помещены на стулья, исполнители, стоящие на полу, относились к тем, которые были на стульях, с явным пренебрежением… Смешливый Витя Иванов, баянист, то и дело прятал лицо за баян. У него на куртке нашивки ефрейтора летной части».

Хорошо помню и зал и «Махорочку» с незабываемыми словами: «Эх, махорочка, махорка, породнились мы с тобой! Вдаль глядят дозоры зорко, мы готовы в бой! Мы готовы в бой!» Помню всю приподнятую атмосферу той олимпиады, которая неоднократно прерывалась из-за вражеских обстрелов.

Я уже говорил, что через некоторое время после прибытия в полк меня обязали учиться. Из полка я каждый день на мотоцикле, за рулем которого неизменно восседал Гриша, ездил в школу и обратно. И спрашивали с меня за учебу наравне со службой, без всяких скидок.

А я влюбился в одну девчонку из класса. И сам как баянист пользовался ее вниманием. Особенно мне нравились Валины большие голубые глаза. Они делали ее похожей на Мальвину из сказки «Золотой ключик». Несколько раз я провожал Валю из школы домой. И хотя считал, что военному ходить с портфелем не подобает (сам я носил учебники в полевой сумке), ее портфель я нес с удовольствием.

Во время таких прогулок Валя расспрашивала меня о фронте. Страшно ли идти в атаку? Больно ли было, когда ранило?

Я красочно описывал ей свои фронтовые похождения, иногда безбожно привирая. Валя слушала внимательно, иногда улыбалась, но никогда не перебивала. Рядом с ней я чувствовал себя сильнее и даже выше ростом.

И вот, чтобы я не задавался, ее дружки решили меня проучить. Было это зимой под Новый, 1944 год. Вышел я из школы. Гриши нет. Стал ждать. Вдруг вижу: надвигается на меня ватага — молодцов семь-восемь. Не знаю, чем кончилось бы дело, скорее всего дракой, но начался ожесточенный обстрел. Стреляли шрапнелью. Осколки так и взвизгивали. Тут уже не до драки. Юркнули кто куда.

На Ленинградском фронте охотно пели песню, где были такие слова: «Кто сказал, что надо бросить песни на войне, после боя сердце просит музыки вдвойне…»

Мне это было особенно понятно, ибо я в свободное от боев время играл для бойцов на баяне и видел, как светлели лица моих слушателей.

Представлял я художественную самодеятельность своего полка и на смотре Ленинградского фронта.

В один из дождливых дней осени 1943 года вызывает меня заместитель командира полка по политчасти и сообщает, что я прошел отборочный смотр и буду участвовать в заключительном концерте художественной самодеятельности Ленинградского фронта, который должен состояться вечером в помещении Малого оперного театра.

— Бери, — говорит, — Витя, мотоцикл с коляской и езжай в Ленинград.

Нашел я мотоциклиста Гришу, с которым и без того немало исколесил дорог. Быстренько собрались, поехали. Гриша за рулем, я сзади, баян в коляске.

Когда мы въезжали в город, начался сильный обстрел. Переждать его мы не могли, так как знали, что ленинградцы, несмотря ни на что, придут к началу концерта, а у нас времени в обрез. Решили проскочить. Здесь-то и проявил всю свою выдержку, водительское мастерство Гриша. Его мотоцикл то стремительно летел вперед, то вдруг как вкопанный останавливался, если снаряды рвались впереди.

Все-таки мы немного запоздали к назначенному времени, но, когда прошли за кулисы, узнали, что ввиду ожесточенного обстрела командование решило задержать начало концерта, а гостям предложили спуститься в бомбоубежище.

Утомленный дорогой, переживаниями, я незаметно для себя уснул на бухте какого-то каната за кулисами.

Проснулся оттого, что кто-то похлопывал меня по плечу. Смотрю: стоит высокий подполковник, смеется:

— Заспался, ефрейтор, вставай! Через два номера твой выход!

Быстренько вскочил. Оказывается, уже первый час ночи. Концерт из-за затянувшегося обстрела начался поздно. Я очень волновался: не ушли ли зрители? Но мне сказали, что зал полон.