Виктор Иванов - Мальчишки в бескозырках

Между катанием на лодке в парке и хождением на многовесельной шлюпке большая разница. На шлюпке необходим одномоментный занос всех весел и одновременный гребок всех гребцов. Причем не только синхронный, но и точный по высоте заноса и глубине вхождения пера весла в воду. Общее движение должно быть подчинено одному ритму, одному темпу, задает который старшина шлюпки. Но если на шестивесельной шлюпке гребцы срабатываются более-менее быстро, то на двадцатидвухвесельном барказе все гораздо труднее. Здесь каждое весло намного тяжелее и длиннее, чем на шлюпке, особенно нелегки загребные весла. К чести Николая Алексеевича Казакова, наш класс прекрасно ходил на барказе. Это стоило нам изнурительных тренировок, кровавых мозолей на ладонях. Но зато какое счастье пересечь финиш в гонке первыми и, поставив весла «на валек», приветствовать судей! Главными героями гонок были наши загребные Юра Симонов и Ваня Купцов. Именно по загребным, по их темпу, силе гребка равняются остальные гребцы. На долю старшины шлюпки остается четко держать направление рулем — не рыскать по курсу, задавать голосом и движением своего тела темп гребли. На шлюпочных гонках доставалось всем. Дистанция назначалась между Литейным и Кировским мостами, а это одна миля — 1 852 метра.

С ранней весны команда нашей призовой шлюпки-шестерки тренировалась на Неве. Правда, делали мы и небольшие отступления от маршрута. Заходили в Фонтанку и бродили по Летнему саду, возле Михайловского замка. Подходили к берегу у Петропавловской крепости, купались там и загорали. Чаще всего это удавалось перед летними экзаменами. Экзаменационная пора длилась долго. При переходе из седьмого в восьмой класс мы сдавали четырнадцать экзаменов. Первый начинался в конце мая, последний — где-то в июле, в самый разгар купального сезона. Вода на Неве была тогда очень чистой.

В перерывах между зубрежкой, мы прыгали с гранитных парапетов в воду и плескались от души. Иногда ходили купаться на Неву у Петропавловской крепости. Во время экзаменов режим был не очень строгим. Можно было готовиться в классе, а можно где-то в укромном уголке, на пустыре около здания, поэтому мы чаще после зубрежки бывали на пляже. Ходили даже в парк имени Ленина. Конечно, такие прогулки начальство не поощряло, и, если кто попадался, того наказывали. Но делали это снисходительно, понимая, что мы все-таки мальчишки.

Наступила весна победного 1945 года. Многому мы научились за минувшую зиму: научились одеваться и раздеваться за считанные секунды, вставать в пять часов, чтобы тащиться в строю в городскую баню, на ходу досыпая. Самое трудное было быстро встать, одеться и заправить койку. И не просто быстро, а за секунды. До сих пор слышу громовой голос главстаршины Кулакова: «Рота, подъем!» Вскакиваешь как угорелый. Спали в длинных — до пят — ночных рубахах. Пока распутаешься с этой злосчастной рубахой, время истекло. Команда: «Рота, отбой!» Через несколько минут снова: «Рота, подъем!» И все сначала. Главстаршине легче — он одет и стоит с секундомером в руке. А каково нам? Дежурный воспитатель порой хлестко комментирует наши действия: «Ну что, мореплаватель в обмотках, скоро оденетесь?» Или: «Вы, Иванов, на зарядку идете вялым, как медуза, пропущенная через унитаз!» Такие реплики нам нравились. Они вызывали у всех, в том числе и у пострадавшего, дружный смех.

Для меня быстро встать и одеться было нетрудно. К этому привык на войне. Другие были трудности. Я не мог спокойно спать по ночам. Засыпал обычно быстро. Но сон был тревожным. Несколько раз в ночь просыпался и долго не мог уснуть. В спальном помещении было темно. Лишь у столика дневального тускло светилась настольная лампочка. Что-то бормотал во сне дружок Гриша Михайлов, койка которого была надо мной. Через некоторое время я засыпал. И вновь, как уже много раз, видел, как мы с Иваном Егорычем Мильченко вышли на линию в тот памятный осенний день сорок второго под Невской Дубровкой. Кругом рвались мины и снаряды. И в который раз кричу: «Прыгай, дядя Ваня, прыгай!» Затем взрыв, и я вижу развороченную осколками грудь мертвого Мильченко. Не успел он нырнуть в траншею. Не хватило каких-то секунд.

Я просыпаюсь оттого, что меня трясет за плечо Гришка.

— Что с тобой, Витек? Ты опять кричал.

Спина у меня в холодном поту. Сажусь на кровать и в который раз рассказываю Михайлову о последнем бое. Гриша слезает с верхнего яруса, садится рядом. Так мы сидим, крепко прижавшись друг к другу, несколько минут. Гриша и сам по ночам вскрикивает, его преследует один и тот же сон: на него мчится немецкий танк, и он, страшась быть раздавленным, бросает гранату в надвигающуюся махину.

Перешептываясь, мы ложимся в свои копки. Вновь пробую уснуть. Но перед глазами стоит Мильченко. Пожилой, добрый солдат, у которого где-то в Сибири осталось трое ребятишек, о них он мне много рассказывал. Однажды перед наступлением он пришивал мне порвавшийся ремешок к планшету, говорил, что не детское это дело — война, просил, чтобы я себя берег. И вот я остался жив, а он убит.

Долго после фронта мне снились такие сны. Лишь спустя несколько лет я стал спать спокойнее. Но нет-нет да оживали во сне бомбежки, обстрелы, пустынные улицы голодного Ленинграда. Эти воспоминания врезались в сердце на всю жизнь.

Весна, весна… Из окон класса и спальни мы наблюдали за ледоходом на Неве. Вначале шел серый, грязный лед Невы, а через некоторое время белоснежный, искрящийся на солнце лед Ладоги. Чего ледоход только не нес с собой! Однажды на льдине мы увидели собаку. Она жалобно выла. И тогда одна из шлюпок подошла к льдине, и животное, преодолевая страх, прыгнуло на борт. Один раз вместе с льдиной к берегу прибило труп курсанта пятого курса военно-морской медицинской академии. Начальство потом говорило, что месяц назад он покончил с собой: бросился с моста в Неву из-за неразделенной любви. Всякое бывало…

Ледоход на Неве, очищающий и реку, и озеро, как бы очищал и все наносное в наших душах, уносил беды и несчастья. Ведь впереди был долгожданный мир, была Победа.

Когда Нева очистилась ото льда, к набережной напротив училища подошли баржи с дровами. В училище объявили аврал. Несколько суток нахимовские роты, сменяя друг друга, разгружали тяжелые бревна и складывали их около здания. Это был тяжелый, но необходимый труд. Нужно было запастись дровами на весь год.

Вместе с нами трудились и наши командиры. И сам начальник училища в рабочем бушлате не уходил с барж до тех пор, пока все дрова не были разгружены. Вообще, труд в училище был в почете. Обслуживающего персонала было мало, и мы все делали сами. Раз в неделю, как на корабле, проводили большую приборку: скребли, чистили и мыли все помещения.