Джеймс Бернс - Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями)

Моя заинтересованность и надежды скорее устремлены к поражению немцев, противостоящих Эйзенхауэру, и продолжению наступления в сторону Германии, чем на сдерживание этой операции с целью переключить основные усилия на Италию. Убежден, что после выделения войск для операции «Анвил» у нас останется достаточно сил для преследования Кессельринга к северу от Пиза — Римини и оказания на его армию давления минимум до такой степени, какая необходима для связывания его наличных войск... Не могу себе представить, чтобы немцы выделили десять дополнительных дивизий, по оценке генерала Вильсона, для удержания нас в Северной Италии...

В Тегеране мы одобрили определенный план наступления. До сих пор он неплохо осуществлялся. Не произошло ничего, что потребовало бы изменения плана. Теперь, когда мы наносим решающий удар, история не простит нам потери ценного времени и жизни людей из-за колебаний и споров. Друг мой, прошу вас позволить нам и дальше следовать нашему плану.

Наконец, из чисто политических соображений я не перенес бы малейшей помехи «Оверлорду» из-за того, что изрядную часть войск придется направить на Балканы».

Разногласия двух лидеров по военным вопросам отражали их разные точки зрения на большую политическую стратегию. Отрицая наличие каких-либо стратегических интересов на Балканах, Черчилль явно заинтересован в то же время, как минимум, в обеспечении своих военных позиций на полуострове Истрия, что позволило бы в дальнейшем вести крупное наступление на Вену через Люблянский горный проход. В данный момент он менее склонен брать на себя обязательства в отношении Балкан, чем расширить свой стратегический выбор, отчасти в противовес державе Советов, надвигавшейся с востока. Озабоченность Черчилля послевоенными политическими последствиями росла. Рузвельт добивался возможно скорой военной победы. Его беспокоила также реакция Сталина на отмену «Анвила» и политический риск, которому он подвергнется на родине, если там узнают, что войска и десантные средства, отвлеченные от использования в Тихоокеанском регионе, вовлечены в Европе в балканскую авантюру.

Даже после этого подтверждения приверженности первоначальному плану Черчилль продолжал обращаться за поддержкой своих идей к Рузвельту и отдельно к Гопкинсу, который выздоравливал в своем джорджтаунском доме. Американцы оставались непреклонными еще и потому, что располагали информацией Эйзенхауэра о готовности англичан уступить решительному нажиму. Угрожая, что правительство его величества откажется от возражений против «Анвила» лишь при условии официального протеста американцев, Черчилль в конце концов согласился на эту операцию. Во время ее проведения он наведался в Средиземноморье и не мог не взойти на борт британского эсминца, чтобы понаблюдать, как войска приближаются на десантных судах к месту высадки в заливе Сент-Тропе. Согласившись на операцию «Анвил» «из вежливости», он, тем не менее, не изменил своего мнения об этой операции, даже после того, как американские и французские дивизии генерала Александера М. Пэтча высадились 15 августа на побережье, преодолев слабую оборону. Взаимодействуя с французским движением Сопротивления, они так быстро продвинулись на север, что через месяц после высадки на юге операции «Анвил» и «Оверлорд» соединились. Через несколько лет премьер-министр продолжал сетовать на то, что войскам союзников в Италии отказано в шансе нанести поражение немцам и войти в Вену раньше русских «со всеми вытекающими отсюда последствиями». Рузвельт и его стратеги считали, что их правота полностью доказана успехом операции «Анвил» — успехом тем более приятным, что в нем сомневались британские соратники.

Точно так же, как высадка войск союзников осенью 1942 года в Африке вовлекла Рузвельта в ряд конфликтов в Средиземноморье, десантирование их сил по настоянию президента во Франции вызвало политические проблемы, требующие немедленного и последовательного решения. Наиболее заметная из них — проблема Шарля де Голля.

Отношения Рузвельта с де Голлем и его Комитетом национального освобождения едва ли изменились с тех пор, как годом с половиной ранее произошла их неудачная встреча в Касабланке. Президент снова и снова подтверждал, что не возьмет на себя обязательства перед голлистами, которые поставят под угрозу свободу выбора французов в решении своей судьбы после освобождения. Де Голль, уверенный, что выражает волю французов к независимости, добивался до освобождения страны такого статуса, при котором ни его враги во Франции, ни его вынужденные друзья за рубежом не могли бы оспорить ту роль, которую он хотел играть. Явная личная неприязнь все еще осложняла отношения между ним и Рузвельтом. Каждый считал себя примадонной, добивающейся личного влияния и внимания публики.

Ледяная неприступность де Голля, сила сама по себе, действовала как своеобразный ледник, который утюжил противников, способных сопротивляться. В последний день 1943 года Рузвельт жаловался Черчиллю, что «де Голль и его комитет произвели решительный рывок посредством „процесса инфильтрации“, другими Словами, делали малые шаги то в одном, то в другом направлении». Постепенно генерал лишил влияния протеже Рузвельта — Жиро, сначала устранив его от реальной политической власти, затем выведя из комитета и, наконец, сняв с должности главнокомандующего вооруженными силами. Все это де Голлю удалось сделать без серьезных конфликтов с президентом. Рузвельт нашел способы выразить свое недовольство. Когда президент передавал французам эсминец сопровождения на вашингтонских верфях ВМС с выражением многочисленных пожеланий в адрес франко-американской дружбы и всего такого, он преднамеренно вручил подарок французскому флоту, не упоминая ни де Голля, ни Национальный комитет, ни даже французское правительство. Перед лицом угроз из Алжира отвергнуть планы союзников ввести в обращение свои деньги во время вторжения во Францию Рузвельт лично занялся проектом оккупационных денег. Он возражал против нанесения на банкноты слов «Французская Республика» и выразил пожелание напечатать на них в середине цветное изображение французского флага, а по сторонам — американского и британского флагов. Де Голль сердито принял проект, назвав его «фальшивыми деньгами».

В этот период ничто не могло привести Рузвельта в возбуждение так легко, как упоминание имени де Голля. Когда Эйзенхауэр вежливо доложил, что по информации, полученной им от агентурной разведки и бежавших военнопленных, во Франции сохранились лишь две политические группировки, вишисты и голлисты, Рузвельт сказал Маршаллу, что Эйзенхауэр, «очевидно, верит глупым газетным историям о моем антиголлизме и т. д. и т. п. Все это, разумеется, полнейший вздор. Я хотел бы сделать де Голля президентом, императором, королем или кем-нибудь еще, если эта акция не встретит сопротивления самих французов». Он рассказал, что «ему случилось услышать историю» о мэре небольшого французского городка на оккупированной территории, который долго и прекрасно справлялся со своими обязанностями, но комитет уже запланировал заменить его бездарным политиком, вероятно жуликом.