Катя Мартынова - Непобежденная. Ты забрал мою невинность и свободу, но я всегда была сильнее тебя

– Но вы знаете, что другие жертвы испытывали нечто, подобное стокгольмскому синдрому? Мне кажется, что это вполне естественная реакция – не только в ситуации похищения, но и, например, в браке, когда у вас нет сил уйти от партнера, даже если он причиняет вам боль, эмоциональную или физическую.

– Я прекрасно понимаю, что многие испытывали стокгольмский синдром, – ответила Катя. – Но с нами этого не случилось, и тому есть масса причин. Все время заточения по отношению к Виктору у нас было два основных чувства: ненависть и отвращение. В нем было гадко все: его голос, саркастическая манера говорить, ужасный запах, идиотская улыбка, грязная, засаленная одежда… После того как он меня насиловал, я не могла смыть со своего тела его омерзительную сперму и запах. Мне годами приходилось мириться с тем, что эта липкая жидкость проникает в меня. Мне постоянно хотелось ударить его, лягнуть, укусить, сказать какую-нибудь гадость. Более трех с половиной лет я мечтала лишь об одном: задушить его собственными руками. Я ненавидела его не только за то, что он сделал, как вел себя и как выглядел. Я ненавидела его за то, что он мог в любой момент пойти, куда захочет. Виктор мог общаться с людьми, дышать свежим воздухом, спать в собственной кровати, есть, что захочет, ходить в магазины. Он был свободен, а двух незнакомых девушек обрек на существование в темном и сыром подвале, в полной изоляции от мира. Травил нас слезоточивым газом, кормил объедками. Мы боялись, что Виктор убьет нас. Он погубил наши семьи. Даже если бы мы с Леной оказались настолько слабыми, что захотели бы какой-то эмоциональной близости с ним, это было бы невозможно. Нам было известно только его имя и название города, в котором он жил. Мы знали, что он делит дом с матерью, – и больше ничего. Он даже возраст свой скрывал. Если бы он разговаривал с нами, делился своими мыслями и чувствами, у нас мог возникнуть стокгольмский синдром. Но ощущать привязанность к холодному и далекому человеку, неспособному к осмысленному разговору, просто невозможно. Если бы он открылся нам, мы могли бы понять его – и это изменило бы ситуацию.

– Но если бы Виктор открылся и начал честный разговор, то больше не мог бы воспринимать вас как животных, – написал я. – В нем возникла бы эмпатия, и он перестал бы видеть в вас бездушные объекты. И тогда он не смог бы продолжать насилие.

– Именно! Он смягчился бы, и это стало бы концом его тирании!

– Я хотел поговорить с вами именно об этом, – написал я, заглянув в свои заметки. – Уверен, что в любой боли есть смысл. Меня самого многому научили самые болезненные события моей жизни. Вы понимаете, что я имею в виду, говоря о таких уроках? Оглядываясь назад, чувствуете ли вы, что пережитая в заточении боль чему-то вас научила?

– В подвале мне казалось, что я стала жертвой черной магии и теперь обречена на жизнь в аду, – ответила Катя. – Но все это показало мне, что есть и свет, и мрак. Во мраке я научилась сохранять надежду, даже когда меня лишили достоинства.

– Помогло ли заточение овладеть какими-то практическими навыками?

– Да. До похищения я не умела готовить, убираться, наводить порядок. Когда двум взрослым, а иногда и младенцу, нужно жить под землей на шести квадратных метрах, необходимо быть очень организованными. Эти привычки остались со мной навсегда. Когда нас с Леной освободили, я больше не ждала, что мама будет готовить еду или убираться. Я и сегодня трачу много времени на уборку. Мне нравится жить в чистом доме. Кроме того, заточение пробудило мои художественные способности. Я никогда не добилась бы успеха в живописи и поэзии, если бы вела нормальную жизнь.

– А сегодня вы рисуете? Пишете ли стихи?

– Стихи иногда пишу, а рисую редко. В заточении картины рождались из острой боли. На свободе живопись слишком сильно напоминает мне о днях заточения.

– Рассказывая свою историю, вы упомянули, что в темнице дошли до такого состояния, когда вас уже ничего не могло шокировать. Думаю, вы научились эмоциональной готовности к любым страшным новостям. Сохранили ли вы эту способность?

– Сегодня мне тяжелее воспринимать дурные известия, чем это было тогда. Однако я лучше большинства людей понимаю, что жизнь может быть мучительной и тяжелой, а тоска не избавляет от боли.

– Сегодня мы много внимания уделяем гибкости тела, забывая о гибкости разума и эмоций. Многие умеют выполнять упражнения йоги, заботятся о своей силе и ловкости. Но в обычных условиях очень трудно так же воспринимать жизнь. Мне кажется, что в подвале Виктора ваши эмоциональные ресурсы постоянно находились на пределе. Вы научились смирять и развивать страх и боль, превращая их в стихи, мечты и картины. Вы сумели принять ответственность за собственную судьбу, сохранили рассудок, сделали разум сильным и гибким. Благодаря этому вы вышли из заточения более стойкой и зрелой, чем раньше.

Виктор Мохов

Одомашнить девушеки заставить их смириться с той жизнью, какую я им уготовил, оказалось не так легко, как мне казалось. Кролики – простые существа, но две избалованные девушки оказались более сложными. Поначалу они обе постоянно рыдали и пытались манипулировать мной с помощью слез. Почти каждый раз, когда я приказывал им идти в зеленую комнату, они сопротивлялись или отказывались. Даже когда я просил по-дружески, они вели себя, как маленькие королевы, считая, что у них есть выбор. За это мне приходилось по-разному их наказывать. Иногда я выключал свет или вентиляцию. Если это не действовало, я переставал приносить им еду и воду, чтобы они поняли, кто здесь хозяин. Много раз мне приходилось доводить их до состояния, когда мир становился для них простым. Голодные и напуганные, они переставали меня пилить и забывали о такой роскоши, как свежий воздух или возвращение к семьям. В состоянии страха они переходили в более практичный режим существования. В таком режиме им было проще раздвигать ноги, потому что заботило их лишь одно: как остаться в живых. Поэтому я постоянно твердил, что они бесполезны, что я могу убить их и найти других. Видя ужас на их лицах, было очень трудно удержаться от смеха. Радость такой безграничной власти над женщинами всегда улучшала мне настроение.

С самого начала я не позволял девушкам сблизиться со мной. Я не мог позволить им одурачить меня своими женскими чарами. Доминирование женщины над мужчиной начинается со слез и жалоб. Всю жизнь мать поступала со мной именно так. Она умела вызвать во мне чувство вины и стыда. Строя подвал, я помнил о необходимости сдерживать женскую силу, и все уловки девушек никак на меня не действовали.

Заполучив девушек, мне пришлось многому научиться. И для этого я взял старинную книгу, написанную мужчиной, у которого были рабы – да, все это было в те дни, когда рабовладение считалось законным. Автор разъяснял очень многое, и благодаря ему я сумел выработать подход, который казался мне разумным. Автор постоянно подчеркивал важность сохранения эмоциональной дистанции с рабами. Рабовладелец должен был придерживаться следующих правил: