Яков Смородинский - Воспоминания о Л. Д. Ландау

Так и получилась в настоящей статье картина неоднородная, неравноценная, субъективная. Если убояться «криков беотийцев», то нужно значительную часть написанного просто выбросить. Но я предпочитаю предоставить благожелательным читателям самим отобрать интересное и пренебречь тем, что кажется им не заслуживающим внимания. Тут важно и то, что разным людям совсем не одни и те же моменты кажутся нужными или ненужными, любопытными или неинтересными. Поэтому неизвестно, на кого же ориентироваться. Правильнее всего поэтому для автора не приноравливаться к читателям, а идти своим путем. В таком убеждении особенно укрепил меня такой пример. Одну из своих статей я закончил довольно цветистой, «красивой» фразой. Признаюсь, что склонен к такому стилю, а не к тому, чтобы рукопись как бы обрывалась. И вот эту статью в рукописи смотрели два человека, оба — известные физики. Один из них об упомянутой последней фразе статьи сказал, что ее нужно выбросить, она лишняя и т. п. Другой же назвал эту же фразу лучшей во всей статье. Так кого же слушаться? Очевидно, в таких вопросах нужно прислушиваться в первую очередь к себе самому.

10. Прошло уже почти 19 лет (к моменту, когда пишется эта статья) с тех пор, как мы лишены возможности обсуждать с Ландау физические вопросы. В физике активно работают сейчас многие, кто и в глаза не видел Ландау. Поколение же, к которому я принадлежу, стало старшим поколением, по возрасту мы уже перегнали Учителя. Но я по-прежнему неизменно вспоминаю Дау и ощущаю его отсутствие как большую и, главное, если можно так выразиться, актуальную потерю. Этого не объяснишь только дружескими чувствами к Дау и его трагическим концом. Важным, быть может, самым важным фактором я здесь считаю естественные чувства — человека, который любит свою профессию, играющую в его жизни очень большую роль. И такой человек не может не тосковать, не чувствовать пустоту в связи с утратой, отсутствием того, кто долгие годы был столь ярким светилом на физическом небосклоне, кто жил на Олимпе.

Чаще всего Дау видится мне в своей уютной маленькой комнатке на верхнем этаже квартиры в физпроблемском дворе, в любимой его позе: он полулежит на диване, опершись на левый локоть, откинувшись спиной к настенному ковру. Правая рука активно участвует в разговоре, она согнута в локте, ладонь выброшена вперед и подчеркивает его мысли энергичными жестами. Иногда в речи — саркастические интонации, иногда что-то говорится почти нараспев, особенно когда он торжествует победу в каком-то споре или касается любимых тем, где у него есть почти канонические тексты (мы называем их «пластинками Дау»). Как же это мы не записали ни одного монолога Дау на пленку или хотя бы на бумагу, но подробно, для самих себя на память, тут же, по свежим следам!

Общение наше началось зимой 1942/43 г. в Казани, в молодежной компании, в доме будущего академика Георгия Константиновича (тогда просто Зорика) Скрябина и его жены Ирины Борисовны — Иры. Не помню, ни кто привел меня к ранее незнакомым мне хозяевам дома, ни деталей этого вечера. Помню только, что Лев Давидович был в центре внимания, много и оживленно говорил и держался очень просто, на равных со всеми. Помню и обратный путь с ним вдвоем по темной Казани «верхами», через скверы и овражки, с Большой Красной на улицу Калинина. Допытываюсь, в каком объеме химику надо знать математику и теорфизику, достаточно ли университетских курсов, что нужнее всего сверх них. Лев Давидович отвечает, что теория функции комплексного переменного не так уж обязательна, а вот векторный анализ совершенно необходим, приводит массу конкретных тому примеров из области физической химии. Столь же подробно говорил он и о статистической физике — быть может, в связи с тем, что Е. М. Лифшиц читал тогда этот курс всем желающим химикам в одной из аудиторий Казанского университета, в зданиях которого сосредоточились в 1941—1943 гг. славнейшие наши физические и химические институты, в тесноте да не в обиде.

Знакомство наше продолжалось в Москве, куда я переехал летом 1943 г. Дом в физпроблемском дворе быстро заполнялся возвращавшимися из Казани сотрудниками, я заходил к своему родственнику А. И. Шальникову, к жившим там короткое время Харитонам и все чаще встречался с Львом Давидовичем, который вскоре предложил называть его просто Дау.

К концу войны физпроблемовцы стали довольно часто собираться в своем зале потанцевать под радиолу. Царил Олег Писаржевский — референт П. Л. Капицы, в будущем автор «Менделеева» и «Ферсмана» (книг из серии «Жизнь замечательных людей»). Дау хотя и не танцевал (разве что иногда топтался в полушутку под музыку), но почти всегда тоже появлялся на этих сборищах в институтском зале, сидел где-нибудь в углу, плотно окруженный собеседниками и (что немаловажно!) собеседницами. Его рассказы и поучения — уже упоминавшиеся «пластинки Дау» — успешно конкурировали с танцевальными пластинками, которые фирма «Мелодия» в последнее время воскресила для нас во многих ретроизданиях. Он вообще любил танцевальные вечера, часто агитировал меня вместе сходить на них, будь то в Институт химфизики — в конце сороковых, в ФИАН — в пятидесятые, а в последний год перед катастрофой — в дом к моим новым коктебельским друзьям. Его появление всегда становилось событием, а сам он — достопримечательностью вечера, звучала праздничная музыка, кругом было много красивых оживленных лиц, и все это его откровенно радовало. Вместе с тем всем окружающим доставляла живую радость неожиданная встреча с Дау, возможность говорить и общаться с ним.

Особенно часто мы стали видеться с 1946 г., когда я поселился во дворе Института химфизики в близком соседстве с Дау. Зимой этого года я пару раз слушал удивительно ясные популярные лекции Дау на наиболее животрепещущую в то время тему — об атомной бомбе. Август принес с собой опалу П. Л. Капицы, а тем самым и новую тематику для Дау.

Помню вечер в Институте химической физики в конце 1946 г., посвященный избранию Ю. Б. Харитона и Я. Б. Зельдовича в члены-корреспонденты АН СССР. В зачитанных мной на этом вечере шуточных стихах о присутствующих были и такие строки: «О чем-то размышляет Дау, весь углубившись в созерцанье, наверно, деву увидал, весьма достойную вниманья».

На тех же выборах сам Дау стал, как известно, академиком, минуя членкоррскую стадию. Придя поздравлять его, я вспомнил известное английское выражение: «Gentle art of making enemies» — «Благородное искусство создавать врагов». Дау выдал острые, краткие, меткие характеристики некоторым нашим физикам — подчас разя их попарно, а то и целыми очередями. «Дау, — сказал я ему, — нет сомнения, что вы самый лучший из наших физиков. Зачем же вам быть лучшим в таком неважном ряду, не почетнее ли — лучшим среди лучших». Дау засмеялся и «переменил пластинку».