Александр Кан - Курехин. Шкипер о Капитане [litres]

Как бы то ни было, тогда ребята из агентства нам вовсю помогали, и помощь эта оказалась очень даже кстати – курёхинское турне было некоммерческим, ни одного большого концерта не планировалось, и полагаться и Курёхину, и мне приходилось исключительно на друзей и знакомых. Впрочем, недостатка в доброжелательности и гостеприимстве мы нисколько не испытывали – Советский Союз был в моде, мы только и слышали: glasnost, perestroika, Gorbachev. Пожалуй, самым большим символом и знаком того, что мы – то есть СССР – прочно вошли в пантеон популярной культуры, был увиденный мною где-то в самом заурядном баре примечательный бильярд-автомат – знаменитый pinball, который мы знали исключительно как игру, в которой преуспел слепо-глухонемой мальчик Томми, герой одноименной рок-оперы The Who. Бильярд этот был разукрашен всевозможными реальными и вымышленными героями, и каково же было мое удивление, когда рядом с Бэтманом, Дракулой, Кинг-Конгом, Элвисом Пресли, Мэрилин Монро и прочими иконами масскульта я увидел пятнистую лысину нашего Михаила Сергеевича.

Особой нужды друг в друге мы не испытывали – у каждого хватало собственных контактов, связей и дел. О Сергее я и вовсе не говорю – его встречали как героя. Но даже мне хватало ангажементов – лекции, выступления, презентации, интервью и т. п. Взаимную пользу от совместного пребывания в том или ином месте мы с Курёхиным, тем не менее, извлекали. Его английский был тогда еще вполне рудиментарным, и моя помощь в переводе часто была очень даже необходима. Я же благодаря этому попадал в ситуации и знакомился с людьми, до которых иначе не добрался бы.

Помню нашу совместную экскурсию в Массачусетский Технологический институт – в его самые передовые, занимающиеся конструированием компьютерного звука лаборатории. Я в этом мало что понимал; Курёхин, кажется, немногим больше, но все равно было ужасно интересно.

Люди, впрочем, попадались самые что ни на есть разные. Конечно же, были друзья, единомышленники. В Сан-Франциско нас тепло, как старых друзей, встречали музыканты из саксофонного квартета ROVA, с которыми познакомились еще в 1983 году, когда по приглашению нашего Клуба современной музыки они совершили полупартизанское турне Москва – Ленинград – Рига. Еще был наш друг джазовый критик Говард Мандел, тоже неоднократно приезжавший в Ленинград в ту пору, когда там в генконсульстве США трудился дипломатом его родной брат Ларри. Говард был к тому времени нью-йоркским фрилансером, но за спиной у него лежали несколько лет работы главным редактором джазового журнала «Down Beat» в родном Чикаго. «Down Beat» пусть и не был бесспорной вотчиной любимого нами авангарда, но считался самым авторитетным, самым известным и самым почитаемым джазовым журналом в мире. Ну а сегодня Говард и вовсе президент Международной Ассоциации джазовых журналистов. Круг Говарда представлял для нас особый интерес – он знал всех нью-йоркских музыкантов и был завсегдатаем всех клубов, сами названия которых звучали для нас как музыка: «Blue Note», «Village Vanguard», «Sweet Basil», «Fat Tuesday» и, конечно же, «The Knitting Factory».

Впрочем, такое единство и понимание ждали нас отнюдь не всегда и не везде. Особенно курьезные случаи происходили где-нибудь в среде далеких от музыки людей – скажем, на приеме в мэрии какого-нибудь маленького городка или при посещении того или иного учебного заведения. Так или иначе, но нас представляли как людей джаза, а джаз для нормального, не вникающего в тонкости стилистических и эстетических различий американца – цельная, настоящая, хорошая американская музыка; музыка Луи Армстронга и Каунта Бейси; музыка, которую по воскресеньям в городском саду играет оркестр местного колледжа, с чьими музыкантами нас непременно хотели познакомить. Мы кое-как, с переменным успехом, отбивались.

Ну а из тех фигур, знакомств и контактов, встреч с которыми ждали и к которым стремились, особое место занимал Джон Зорн. Я уже писал, насколько важную роль в становлении курёхинского музыкального мировоззрения и общего подхода к музыке сыграл этот музыкант. Отношение к нему у Курёхина было в высшей мере уважительным, очень заинтересованным, но без трепета – все же они практически ровесники, и Сергей не без оснований считал, что к моменту встречи он в своей области достиг не меньшего, чем Зорн. Зорн, в свою очередь, тоже, разумеется, был наслышан о Курёхине. Что он думал на самом деле, я, конечно же, не знаю, но интерес с его стороны был неподдельный.

Мы встретились где-то в районе Нижнего Ист-Сайда, где жили практически все музыканты нового джаза, и где останавливался и я – у того же Говарда Мандела. Курёхин тоже жил поблизости – он тогда, кажется, обосновался в прекрасном лофте Кэрол Окс, еще одной сестры Ларри Окса.

Втроем с Зорном мы долго гуляли по мягкому октябрьскому Манхэттену и бесконечно говорили. Я выступал главным образом в роли переводчика, лишь изредка позволяя себе вставить то или иное замечание. Говорили так же, как и мы с Сергеем десятилетием раньше, об общих музыкальных интересах и пристрастиях. Зорн, о чем мы прекрасно знали, – меломан и музыкальный эрудит под стать, если не почище Курёхина. Разговор изобиловал самыми разнообразными именами из самых экзотических областей музыки – от тогдашнего новейшего и самого яркого увлечения Зорна, английской группы Napalm Death, игравшей довольно страшный хардкор-дэт-метал, до музыки к мультфильмам Диснея, от полузабытого пианиста би-бопа Херби Николса до общего кумира Джона Кейджа.

Из этой неистощимой общности интересов, как казалось, должна была легко и неизбежно вырасти взаимная симпатия. Но легкости не было. Напряженность не проходила. Необоримое обаяние, которое Курёхин обычно по желанию мог включать и использовать как неотразимое оружие, на сей раз он использовал в лучшем случае вполсилы. Точно так же настороже был и Зорн. На следующий день им предстояло играть вместе на сцене клуба «The Knitting Factory», и, как бойцы накануне схватки, они будто не хотели раскрывать друг перед другом все карты.

В конце концов, Зорн пригласил нас к себе домой, где оба мы – сами меломаны и коллекционеры – испытали настоящее потрясение. Жил Зорн тогда в небольшой квартирке там же, в Нижнем Ист-Сайде. Все без исключения стены, включая кухню (ванной комнаты не было, ванна стояла посреди кухни), от пола до потолка были уставлены полками с пластинками. Это произвело на нас впечатление даже более шокирующее, чем необъятное изобилие пластинок в соседнем «Tower Records» [201] Tower Records – крупнейшая в мире сеть розничных магазинов по торговле пластинками, компакт-дисками и сопутствующими товарами. Существовала с 1960 по 2008 гг. . Здесь не было хлама, все было отобрано безукоризненным вкусом хозяина. С особым увлечением Зорн рассказывал о новом проекте Naked City, в котором он пытался вместить все свои бесконечные и безграничные музыкальные увлечения в жесткий формат традиционной рок-группы – подход невероятно близкий собственным устремлениям Курёхина. При расставании, однако, он лишь подчеркнул напряженность, не подарив, в отличие от уже сложившейся в общении музыкантов привычки, ни одного своего CD. Он лишь порекомендовал нам специализированный магазин новой музыки «Third Ear» где-то в Сохо, где, как он сказал, если мы сошлемся на него, то получим у хозяина скидку.