Валентина Чудакова - Как я боялась генералов

- Приходилось...

Тут выступил вперед наш комдив и почтительно доложил:

- Она - командир пулеметного взвода, товарищ командарм. Это, - кивнул в сторону деда Бахвалова, - ее ребята.

Улыбку с лица командарма как ветром сдуло:

- То есть как это - командир?! - Черные генеральские брови изумленно взметнулись к вискам: - Шутите, полковник?

- Не шучу, товарищ командующий.

- Нет, позвольте. Да какой же из нее командир взвода? Кто позволил? Да кто ей офицерское звание присвоил?

- Вы сами.

- Я?! - От возмущения командарм хлопнул себя ладонями по бедрам, да так, что полы бурки разлетелись черными крыльями.

"Ну все. Откомандовалась", - равнодушно, как о ком-то другом, подумала я. Чему быть - того не миновать. По крайней мере хоть душу отведу - на всех генералов разом обиду выплесну. И я ринулась в атаку:

- Ага! То "здравствуй, Анка-пулеметчица!", а то - "кто позволил да кто присвоил?!" Справедливо, ничего не скажешь. Превратили в мужчину да еще и издеваетесь... "Два нагана..."

- Кто? Когда? Кого? - Ох как рассердился генерал Поленов. Черные глаза что твои сверла. - Что ты, дерзкая, несешь с моря и с Дона?

Я молча махнула рукой и отвернулась. А генерал, сразу остыв, меня к себе за плечи поворачивает, в лицо норовит заглянуть и уже вроде бы по-доброму:

- Что ж надулась, как мышь на крупу? Давай разберемся.

Но я молча глотала слезы. От нестерпимой обиды не могла слова вымолвить, от нестерпимого стыда не смела взглянуть ни на начальство, ни на своих солдат. Эх, генералы!.. Так и доконают...

Первым нашелся дед Бахвалов:

- Товарищ командующий, дозвольте мне, старику, слово вымолвить? - И не дожидаясь разрешения: - Сумление ваше напрасно. Вот вам истинный Христос! (Ах ты, милая борода, и в самом деле перекрестился.) Она стоящий командир. И если что, то другого нам не надобно. Да мы за нашего взводного и двух мужиков не возьмем! Так я говорю, мазурики?

Ну, а дедовы мазурики - куда иголка, туда и нитка.

Долго разговаривал в моей землянке генерал Поленов с глазу на глаз со мной. Моя боевая биография интересовала его во всех подробностях: переспрашивал, дивился, похохатывал. Обо всем выспросил - и про раннее мое сиротство, и про первую любимую дивизию, и про бабушку, оставшуюся по ту сторону фронта, и про то, как в тыл меня хотел спровадить, и про бой подо Ржевом, и про ранение за пулеметом. А прощаясь, подарил мне облегченный пистолет-пулемет Судаева, только что запущенный в производство, - предмет черной зависти всех пехотных офицеров. Он его снял с шеи своего щеголеватого адъютанта. А когда уехал, меня обступили офицеры всей роты и давай клянчить: "Махнем не глядя!" Я возмутилась: "Да вы что, братья-славяне, озверели? Кто ж "махается" личным оружием, да еще подаренным?!"

Вскоре после этого из армейского штаба пришла бумага, в которой командарм меня снова в женщину превратил. Но, признаться, легче мне от этого не стало.

В ноябре сорок второго года Красная Армия захватила стратегическую инициативу на всех фронтах и продолжала ее удерживать. К концу декабря войсками Донского, Степного и Воронежского фронтов была закончена операция по окружению сталинградской группировки фашистских войск. Напрасно немецкое главнокомандование пыталось деблокировать кольцо извне: тиски окружения сжимались. Пятидесятидвухлетний опытный лис генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс понимал всю безнадежность дальнейшего сопротивления, но тем не менее категорически отверг весьма гуманные условия предварительного ультиматума: то ли из-за фашистского фанатизма, то ли из боязни жестокого возмездия со стороны своего "божественного фюрера" решил держаться до последнего. Таким образом, двадцать две отборные фашистские дивизии были обречены на уничтожение. В Сталинграде в немецких окопах начался жестокий голод, сыпняк, дизентерия и моральное разложение среди солдат, не верящих в чудо избавления. Вот какое письмо жене пытался переслать обер-ефрейтор Гайнен: "... Сегодня я зарезал четвертую по счету собаку. И как раз кстати; нам, наконец-то, выдали водку. Но и собак тут больше нет. Чего у нас с избытком - так это бомб и вшей..."

Не только я и мои однополчане - весь советский народ был уверен, что ликвидация группировки Паулюса - дело ближайших дней. Мы знали, что под Сталинградом сосредоточена масса нашей артиллерии: сто пятьдесят орудий на километр фронта! Это значит - на каждые сто метров приходится почти семь орудий или минометов: мышь не проскочит.

Мы с жадностью набрасывались на газеты, читали и перечитывали сводки Информбюро, дивились и завидовали героическим сталинградцам. Пытались себе представить весь размах Сталинградской битвы, и ничего из этого не получалось - мы еще такого не знали: наши бои местного значения, в которых каждому из нас до курсов приходилось участвовать, ни в какое сравнение не шли с таким стратегическим масштабом. Настроение в нашем полку было приподнятым, праздничным - хоть пляши. Молодежь рвалась в бой. Моих ребят тоже охватила наступательная лихорадка. Меня донимал то один, то другой: "Скоро ли? Когда?" И больше других досаждал младший сержант Лукин. По этому поводу дед Бахвалов ехидничал: "Ты гляди-ка: куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Нос отмыл и проснулся!" И по-своему увещевал самых нетерпеливых: "Цыц, мазурики! Ишь они - без войны развоевались! Что ее, проклятой, на вашу долю не хватит, что ли?" Мы давно уже с ним поладили и зажили душа в душу. Однако, как всегда не вникнув в суть дела, мой непосредственный начальник - командир пулеметной роты Ухватов чуть свинью мне не подложил. Почти накануне наступления он решил перевести моего деда во взвод Федора Рублева! Я уперлась категорически. Ухватов настаивал якобы из-за нашей с дедом свары. Я спросила с обидой старого пулеметчика: "Василий Федотович, вы хотите от меня уйти?" Дед Бахвалов ответил вопросом на вопрос в своей обычной грубоватой манере: "А что, хрен редьки слаще? Это с какого ж лешего я буду бегать туды-сюды? Нет уж, где поставлен - там и воюй". Мне ничего не оставалось, как пожаловаться на Ухватова, и я позвонила комбату. А тот: "Надоели мне ваши турниры! Ох, доберусь я до вас - мигом помирю!" Справедливо! Ничего не скажешь... Однако дед остался у меня. И вероятно, опять Ухватову перепало. Но и мне комбат кое-что выдал. И пожалуй, справедливо. Капитан Радченко, как я заметила, когда сердится, становится гениально-ядовитым. Вот и на сей раз:

- Что ж ты своим сержантам портянки не постираешь или подворотнички не подошьешь?

Я и глаза вытаращила:

- Как так?

- А вот так. Совсем парней задавила. Пикнуть не смеют. Пустяка самостоятельно не решат! Что ты их опекаешь, как младенцев? Скажи на милость, зачем ты каждый день в боевое охранение шастаешь? Что там пулемет неисправный? Или на Непочатова жалобы есть?