Наталья Веселова - Не такая, как прочие

С мужем и сыном было Зое трудно. Первый ее не любил. Сергей почти не разговаривал с женой, никакой ласки ей не оказывал, жил своей собственной, весьма скучной, на мой взгляд, жизнью, в которую никого не посвящал, был известным коллекционером значков – и именно на любимую коллекцию, а не любимую женщину бестрепетно тратил большую часть своего заработка. Жене на хозяйство он выделял твердую незначительную сумму, раз и навсегда им определенную и не менявшуюся никогда, ничуть не зависевшую от его все возраставшего заработка. Она не роптала, сделав центром мироздания сына Кирочку – мальчика сложного, талантливого, самолюбивого, но склонного к истерии, никаких ограничений не терпевшего. Мать его избаловала. Ее отношение к сыну оказалось ярчайшей иллюстрацией материнского слепого фанатизма – ибо это чувство любовью не называется. О, Кирочка! Ему не просто разрешалось походя хамить матери, но его за это даже не ругали, потому что у него «хрупкое здоровье» и «слабые нервы». Его эгоизм стал притчей в нашей семье, и даже я, примерно пяти лет отроду, была однажды свидетельницей вопиющей, врезавшейся в память ситуации. Молодой еще Кирилл собирался на свидание и очень нервничал. Желая побаловать сына чайком перед ответственным походом, тетя Зоя поспешала с кипящим чайником из кухни в комнату – и, хроменькая, оступилась в коридоре и упала… Она обварилась. Это было страшно. Все забегали, стали вызывать «скорую»… И тут хлопнула входная дверь. Ее двадцатилетний сын, как ни в чем не бывало, под шумок отбыл на свое неотложное свидание… Женился он раз пять – и всегда неудачно, детей у него тоже родилось несколько, от разных жен, но все они, увы, не наследники нашего рода, а наследники материнских родо́в. Это справедливо: ведь после развода дитя остается с матерью, и, если отец никакого участия в воспитании ребенка не принимает, то он как бы утрачивает право навязывать ему свой род, а мать, наоборот, это право приобретает. Так и мой сын воспитывается на моих корнях, ровно ничего не зная о предках собственного отца – без какого либо насилия с моей стороны: просто так выходит по справедливости…

Однако нашей семейной историей Кирилл очень интересовался, и справедливости ради следует сказать, что именно он откопал историю Егора Майделя, упорно разыскивая ее подробности в архивах, он собрал и хранил у себя бесценные фотографии, письма и документы, увы, теперь безвозвратно погибшие в чужих руках…

Это был неординарный человек. Помню небольшой его рост, богемную бородку, наш фамильный избыточный нос, увенчанный очками… Сначала, как того требовали общественные приличия и семейные традиции, он закончил биофак Университета, но быстро стал несчастным, занимаясь, как скоро понял, не своим делом. Натура творческая, в том, что касалось лично его – упрямая (что есть похвальная черта: не то превратишься в техническое приспособление для обслуживания моральных и материальных нужд ближних), он, не послушав ничьих увещеваний, поступил в Консерваторию на режиссерское отделение – и закончил ее. Для меня это оказалось очень, очень положительным явлением в жизни: с тех пор весь репертуар Консерватории стал мне навеки родным, причем, совершенно бесплатно. Все это время он бесконечно влюблялся, женился, разводился, обустраивался в каких-то новых жилищах, искал работу – а бедная тетя Зоя без всякого возмущения, а только неустанно восхищаясь многогранными Кирочкиными талантами, возила «молодым» обеды в термосах – на другие концы города, где эти любовно нажаренные котлеты и диетические супчики забирали у нее часто на лестнице, не приглашая пройти в дом…

Ничего, она не унывала. Безобидно сплетничала и организовывала столь же незначительные каверзы на кухне, а потом переехала со своим равнодушным мужем в Купчино, и я перестала ее видеть. Любимым литературным героем ее был Буратино. Да-да, это длинноносое чучело – но ведь она так никогда и не стала вполне взрослой, наша тетя Зоя. Игрушечный носатый паренек всегда сидел у нее на кровати в кампании других пучеглазых или ушастых уродцев, которых она совала фотографирующемуся сыну и племянникам – уже отнюдь не мальчикам. Почему-то ей нравилось шить для Буратино островерхие колпачки, полосатые кофточки и синие штанишки. Может быть, таким образом проявляла себя общая недостача у нее детей, кто знает…

Перед смертью, вернее, после того, как пришла в себя после наркоза и перед тем, как вновь потеряла сознание с тем, чтобы больше на землю не вернуться, она вдруг сказала мужу: «Поцелуй меня». Здесь же присутствовали врачи, поэтому он не смог уклониться. Так она и умерла – поцелованная второй раз в жизни: впервые это с ней произошло на свадьбе, когда крикнули «Горько!», а потом последовал длинный, в пятьдесят лет, промежуток жизни, когда неласковый муж и неласканная жена просто жили в двух соседних непересекавшихся мирах (между прочим, дети родятся не от поцелуев – на случай, если кто не знает)…

Осталось досказать несколько печальных слов о ее сыне Кирилле Введенском, моем двоюродном дяде. Мы встретились после большого перерыва и вполне понимающе общались в 2002 году в связи с болезнью тети Вали, ее смертью и последующими хлопотами по поводу завещания и наследства. Ему исполнилось пятьдесят два, и он разительно переменился. Работал в «Детском Театре на Неве» завлитом, но иногда и сам играл веселые роли, где надо было петь и танцевать. «Мужику пятьдесят лет, а он зайчиком по сцене скачет!» – возмутился, зайдя в театр, его двоюродный брат Юра, тот, что из Эстонии, и о котором позже расскажу. Но скакать Кириллу нравилось. Нравилось и просиживать ночи напролет за сценариями, нравилось мотаться по гастролям, нравилось делать для театра и себя высокохудожественные фотографии. Он был прихожанином церкви Иконы Божьей Матери «Неупиваемая Чаша», и мне казалось, что с его жизнью все в порядке… Когда все хлопоты закончились, он порой звонил нам, поздравляя с церковными и светскими праздниками – и тем родственное общение вскоре и совсем ограничилось. А однажды позвонила незнакомая женщина: «Вы Введенского Кирилла знали?». От этого прошедшего времени мое сердце дало перебой. Я ответила: «Конечно, это мой дядя». «Он умер», – сообщили мне.

В первый миг я подумала, что «от сердца»: пятьдесят пять, самое время, особенно для мужчины такого склада личности. Но все оказалось настолько плохо, насколько вообще может быть в человеческой жизни и смерти. Женщина, его подруга, рассказала, что Кирилл был подшитым алкоголиком – этого я никогда не знала, даже не подозревала. Так вот откуда «Неупиваемая Чаша»! Последний раз, согласно справке, найденной позже у него дома, он подшился 6 октября 2005 года, в мой тридцать восьмой День рождения, а я, надо сказать, ни в какие совпадения в жизни не верю. В новогоднюю ночь 2006 года, когда мне было не то что не до Кирилла, а и вообще ни до кого в мире, ибо меня на тот момент вот уже четыре месяца, как скрутила последняя любовь, он покончил с собой в квартире своего отца Сергея. Сделал это поистине адским способом: накрутил на шею резиновый бинт (или подтяжки), привязал другой конец к вешалке для одежды в прихожей, лег на подставку для обуви под висящей одеждой – и так медленно удавился. Что было непосредственным толчком к такому ужасному деянию, я не узнаю никогда.