Наталья Веселова - Не такая, как прочие

А возможно, в глубине души он умирать и не собирался. Даже скорей всего. Думаю и надеюсь, что, артист, он и сам перед собой играл роль самоубийцы в ту ночь, когда за четыреста километров от него я, его племянница, была непростительно счастлива. Дело могло обстоять так. Он, скорей всего, не удержался и пригубил спиртное; мне известно от человека, побывавшего в такой же мучительной ситуации, что за подобным срывом следуют невыносимые физические страдания, сходные чем-то с наркотической ломкой. Кирилл решил прекратить свою жестокую пытку, вышибив «клин клином», и – кто знает – может, потому и придумал себе такой поистине изуверский способ самоубийства: тот, кто действительно твердо хочет умереть, старается сделать это побыстрее и, по возможности, безболезненно. Реши он бесповоротно – и просто повесился бы на крюке от люстры, тем более что престарелый отец его уже давно спал, мирно встретив Новый год. Нет, скорей всего, Кирилл притворялся перед самим собой, что вот сейчас убьет себя, не вынеся страшных мук, – а на самом деле хотел контролировать медленный процесс и иметь возможность в критический момент прекратить его… Но со Смертью не шутят – это весьма серьезная дама. Зато дьявол – самый главный шутник и хохотун во вселенной, а его падшие ангелы всегда начеку… Кирилл просто не успел прервать свой непоправимый процесс, и петлю затянули те, кого не привлекают к уголовной ответственности…

Каким-то образом подруга Кирилла добилась у митрополита разрешения на отпевание – но мы с мамой не пошли, потому что страшно отпевать самоубийцу. Урну с прахом подхоронили без нас в могилу его матери Зои – и спустя несколько дней ураганный ветер повалил росшую у ограды березу, она рухнула на Зоин крест и сломала его. «Это, конечно, не случайность», – спокойно констатировала та подруга, позвонив мне вскорости, и я, признаться, полностью с ней согласна.

Что теперь рассуждать о не протянутой вовремя руке помощи страдавшему человеку, о том, что было бы, если бы я… – но ему ловко удалось скрыть от всех свое страдание, а разыскивать спрятанное… У нас нет времени. У нас никогда нет времени.

Ну что ж, скорбеть – так скорбеть. Итак,

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, О ТОМ, КАК АДЬКА СТАЛ ПРЕДАТЕЛЕМ

С дядей Левой и дядей Костей – так именно представились мужчины в комбинезонах ошеломленному мальчугану, чин по чину пожав ему руку, а матери его предложив называть их Львом и Константином, – приключилась большая беда. Это сразу можно было прочитать по их осунувшимся, растерянно-скорбным лицам. Кроме того, они могли считаться, каждый по-своему, красавцами, как в кино. Оба статные, широкоплечие, обладатели залихватских чубов (смоляного и пшеничного), мужественных и грубоватых, словно у памятников революционерам, широких лиц и скупых, но привлекательных улыбок, красные командиры немедленно расположили к себе сердце Адьки – настолько, что он, представляясь, присовокупил к своему имени шепелявое «в», чтоб решили, что Вадька, Вадим, стало быть. Потому что ведь ясно же, что произнести неприличное «Адольф», если спросят вдруг о полном имени, – значит покрыть себя несмываемым позором и утратить такое важное доверие с первых же минут. И мама поняла, не поправила – лишь бы потом не проговорилась… Впрочем, ей не до сына стало с той минуты, когда она поняла, что перед ними стоят два человека – оттуда, из-за далекой черты, где еще, оказывается, жива и воюет Красная Армия, сопротивляется врагу несломленная страна.

– Скажите, а Ленинград?! – сразу же бросилась она к ним, как к избавителям. – Ведь его же не отдали, нет? Или… – она молитвенно сложила руки…

– Нет, нет, держится, не волнуйтесь, – стал успокаивать черночубый Лева. – И Москва стоит, оттуда еще зимой немец побежал не хуже Наполеона…

– И от Ленинграда побежал? – заклинала Анна.

– Скоро побежит, не сомневайтесь, – густым голосом отозвался пшеничный Костя. – А мы ему здесь – капкан, чтоб и бежать некуда стало.

– Так вы – партизаны? – догадался Адька.

– Значит, немцы под Ленинградом? – не унималась его мать.

Оба командира помрачнели.

– Н-не совсем, – выдавил Лева смущенно.

– Что – не совсем? – одновременно спросили мать с сыном.

– Да собственно, и то и другое не совсем… – мужчины переглянулись, и Костя решился: – Нам ваша помощь нужна, вот что.

– Вы мне про Ленинград сначала! – почти крикнула мать, теряя над собой контроль. – Пожалуйста! У меня муж там остался! На Кировском заводе он, если не в армии!

– Так вы что – не местные?! – почти что взревел вдруг Костя. – Кто же нас к Ведьминой балке проведет?!

– Я проведу, я, я здесь выросла, но вы мне про Ленинград, про Ленинград, умоляю! – забилась мать.

– В блокаде ваш Ленинград, – хмуро бросил Лева. – В кольце, значит. Голод там. Люди друг друга едят.

Адька и Анна инстинктивно сдвинулись поближе, не спуская глаз с потемневшего Левиного лица. Адька спохватился – голос его срывался:

– А как же… Ну, запасы… А если на самолетах…

– Сгорели на хрен все запасы, осенью еще. Бадаевские склады разбомбили. А самолеты… Смеешься ты, парень, что ли… Там только немцы летают и город бомбят. Чтоб добить тех, кто пока сам не помер. У меня мать и двух сестренок убило. В сентябре, когда артобстрелы начались, – окаменев лицом, коротко рассказал Костя.

– Господи… – Анна закрыла лицо руками.

– Не все так плохо, – вмешался Лева. – Там же теперь еще Дорога Смерти есть. Это по Ладоге, там кольцо не сомкнули. Все-таки доставляют какие-то продукты. И людей эвакуируют. Зимой по льду машины пускали, а с весны корабли ходят. Может, и ничего…

– Почему же тогда – Смерти? – выдавил Адька.

– Так в Ленинграде говорят. Потому что обстреливают и бомбят дорогу эту. Треть примерно на ней пропадают. Может и больше. А официально – Ледовой называлась зимой…

– А вам к балке – зачем? – вспомнил Адька.

– Много будешь знать – скоро состаришься, – отрезал Лева.

– К партизанам? И здесь появились? – догадалась Анна и сразу умоляюще прижала руки к груди: – Ох, не надо! Пропадем теперь через них!

– Как так – пропадете? – удивились разом оба командира.

– Да так! – отчаянно выкрикнула она. – Так, что под Великими Луками, говорят, за связь с партизанами две деревни сожгли до тла вместе с жителями! А нас здесь не трогают и жить дают нормально, потому что не гадит никто!

– Не га-адит?! – грозно попер на нее Лева.

– Это так вы борьбу с врагом называете? – строго наведался Костя.

– Вы армия – вы и боритесь, а у нас и оружия нет! Вы воюете, а мы за вас отдуваемся. Жизнью своей платим, детьми! Потому что немцы только там щадят население, где оно покорное! Не надо нам тут никаких партизан – это вам любой скажет! Знаю, как это бывает, слышала: партизаны ночью прибежали, взорвали и убежали – а в деревне наутро десять человек повесили. Нет уж, благодарим покорно, идите, откуда пришли! – такой длинной и страстной речи, на памяти Адьки, его всегда тихая и робкая мама не произносила еще никогда.