Анна Ветлугина - Данте Алигьери

Мальчик осторожно переступил порог родного дома и застыл, прислушиваясь к перебранке на втором этаже.

– Сначала умоляете помочь! Валяетесь у меня в ногах, прося денег! Заставляете меня рисковать последним куском хлеба, а потом смеете угрожать адскими муками! – Отец задыхался от гнева. – Вы сами достойны худших из них!

– Я обратился к тебе, как к потомку славного рыцаря, а ты ломишь проценты хуже еврея! – Неизвестный собеседник был разъярен ничуть не меньше. – Где я тебе возьму столько денег? Верну то, что ты мне дал, а лихвой будет эта славная реликвия. Ее кораллы помнят руку святого Франциска!

– На Меркато-Веккьо таких реликвий пруд пруди!

– Ну уж не скажи, – голос незнакомца стал вкрадчивым, – есть многие, которые…

Он перешел на шепот, и Дуранте перестал разбирать слова. Некоторое время слышался лишь глухой бубнеж, дававший некоторую надежду на примирение, но вдруг раздался возмущенный крик отца:

– Так у тебя нет и этого? Сатанинское отродье! Зубы мне пришел заговаривать? Я засажу тебя в тюрьму!

Дверь кабинета распахнулась. Мальчик стремительно юркнул под лестницу, слыша над головой топот и тяжелое дыхание отцовского должника:

– Побойся Бога, Алигьеро. Да и не только его. Сам знаешь, как все любят ростовщиков.

Отцовский голос прозвучал неестественно, будто он декламировал стихи:

– Я всего лишь помог тебе. А ты не выполнил уговора. Так и быть, я засчитаю эту твою дешевку залогом. Но если через неделю не вернешь всего обещанного – лучше тебе не жить.

Поперхнувшись, незнакомец пробормотал ругательство. Потом мрачно произнес:

– Я передумал отдавать тебе эту святыню. Верни ее. И подумай о своих детях. Как бы не остаться им сиротами.

– Да кто ты такой, чтобы угрожать порядочному человеку! – вспылил Алигьери-старший. – Отдавай живо четки и проваливай. И без денег…

Его перебил поток проклятий, потом лестница задрожала от жестокой борьбы, происходящей на ней. На голову Данте посыпались коралловые шарики. Потом по ступеням вниз пронесся рослый черноволосый бородач и, хлопнув дверью, выскочил на улицу.

Наверху отцовские шаги зашаркали, приближаясь. Мальчик съежился в своем убежище. Если патер заметит его, то наверняка накажет за подслушивание, как однажды уже было. Хотя о каком подслушивании можно говорить, если они кричали на весь дом?

Шаги замерли на краю лестницы, потом начали удаляться и затихли в кабинете.

Красные коралловые шарики лежали на каменном полу под лестницей. Четыре маленьких и один побольше. Приятные на ощупь, они напоминали планеты, о которых говорил учитель в школе. Следовало отдать их отцу, но Данте боялся напоминать о себе в связи с такой неприятной историей. Оставлять их лежать под лестницей тоже нельзя – маленькая Гаэтана обязательно найдет и может проглотить. Если только улучить момент, когда отцовский кабинет будет открыт, и подложить их тайно. Пока он сунул шарики себе в карман.

А на следующее утро в церкви проповедник говорил о грехе ростовщичества, который бывает хуже убийства. Дуранте совсем потерял покой. То он решал вовсе не возвращать кораллы – может, тогда отец, пострадав от их отсутствия, немного искупит грех. То боялся за себя – не станет ли он в этом случае вором? Но больше всего страшили слова дюжего бородача, угрожавшего оставить детей Алигьеро сиротами. Дуранте не любил отца, тот не скупился на тычки и бранные слова, но все же чувствовалось: сын ему небезразличен. А мачеха – мадонна Лаппа – та едва замечала мальчика. Своей матери Данте не помнил. Она умерла, когда ему исполнилось два года. Единственным человеком, с которым он привык разговаривать обо всем, была Паола.

…Звуки григорианских песнопений величественным пологом накрыли суетную толпу, собравшуюся в храме.

«Все же надо рассказать о шариках Паоле, – думал мальчик, – жаль, я еще не могу исповедоваться. А может, наоборот, хорошо. Как говорить о таком священнику? Бедные взрослые…»

После окончания мессы, благостные и неторопливые, все двигались домой. Вдруг послышались отчаянные крики. Из переулка выбежало несколько человек. В одном из них Дуранте, к своему ужасу, узнал чернобородого отцовского должника. Он несся прямо на мальчика, сверкая выпученными глазами, белки которых покраснели. Огромная ручища сжимала обнаженную шпагу. Сейчас проткнет и – конец…

Данте съежился и закрыл глаза.

– Чего напугался? – Рука Паолы тормошила ласково, но энергично. – Ему не до тебя, его самого ловят. Смотри!

Огромная фигура, подпрыгивая, скрылась в узкую щель между домами. Следом полезли стражники и любопытные обыватели. Через площадь медленно проехал гонфалоньер со знаменем – красные ключи на желтом фоне. Это значило, что в городе произошло крупное происшествие: вооруженная стычка между кварталами или еще хуже – попытка мятежа.

Весь день Данте провел беспокойно. Ночью ему приснился сон: бородач захватил власть во всей Флоренции и распорядился повесить каждого, у кого нет кораллового шарика. Пришли проверять. Мальчик протянул на ладони свои, но прибежала Гаэтана и схватила шарики. Маленькие съела, а большой отдала младенцу Франческо. «Ха-ха-ха! – загрохотал бородач. – У мальчишки нет кораллов. Повесьте его, но перед этим хорошенько подвергните пыткам, ибо он совершил кражу священной реликвии!»

Наутро у Данте обнаружился сильный жар и его оставили в постели. Паола побежала на Меркато-Веккьо за свежим молоком. Вернулась она с последними новостями: бородач пойман, это не кто иной, как пополанин [12] Пополаны (от ит. popolo – народ) – так в Центральной и Северной Италии называли ремесленников и торговцев. Буаноконте Строцци. Он стоял во главе заговора, который готовился гибеллинами, изгнанными из Флоренции.

– Что с ним теперь сделают? – спросил Данте, дрожа то ли от лихорадки, то ли от страха.

– Язык вырвут, не иначе, – охотно объяснила Паола, обтирая край кружки самым чистым из углов своего фартука. – И то верно. С таким грешным языком ему уж точно не попасть в Царство Божие.

Мальчик, ежась, отхлебнул теплого молока:

– Он может и без языка сделать что-нибудь ужасное.

– Э-э нет! – Паола торжественно подняла палец. – Господь не станет помогать гибеллинам, уж поверь мне. Они ведь идут против Его воли, когда помогают императору против папы. А Ему сверху все хорошо видно!

На следующий рыночный день, ровно в полдень, в конце квартала послышался оглушительный собачий лай. Псы яростно облаивали какую-то процессию. По мере приближения к дому Алигьери становились слышны людские голоса и даже вопли. Дуранте, уже почти выздоровевший, спустился на улицу.

Он сразу узнал отцовского должника, хотя тот сильно изменился. Буаноконте Строцци шел, сильно хромая, один глаз заплыл, лицо почернело от огромных синяков. Его вели, поддерживая, четыре стражника. Одновременно защищали от посягательств сопровождающих зевак. Те так и норовили то толкнуть преступника, то плюнуть на него. Одна весьма дородная дама, улучив момент, ткнула несчастного кухонным ножом. Все остальные отреагировали одобрительным ревом.