Михаил Фишман - Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом

Это был еще один величественный момент в российской истории – величественный, как любое масштабное преображение. Именно в эти дни Россия, можно сказать, поменяла статус – одна из республик Советского Союза превращалась в самостоятельную отдельную страну на карте, причем такую, которая видит себя демократическим рыночным государством и частью цивилизованного мирового сообщества. (В конце декабря после официальной смерти СССР официально сменится и название России: вместо РСФСР появится Российская Федерация.) И именно это Ельцин ставил своей целью. “…Он хотел создать российское государство – самостоятельное, управляемое, способное к модернизации и нормализации, – пишет автор одной из биографий Ельцина Тимоти Колтон. – Иными словами, вместо того чтобы спасать старую империю, он предпочел построить новую страну” 9 .

На том же съезде Ельцин объявил, что сам возглавит новое правительство, и тем самым взял на себя ответственность за реформы – и съезд с готовностью утвердил его в этом качестве. Гайдар стал вице-премьером. Ему и его соратникам был передан в ведение весь экономический блок. Виктор Хлыстун вспоминает, как 14 ноября, когда основные назначения в кабинете министров уже были сделаны, ему позвонил Бурбулис:

– Завтра в 9.30 утра тебя ждет президент.

– На какой предмет? К чему мне готовиться?

– На предмет назначения тебя министром сельского хозяйства.

– Геннадий, – принялся возражать Хлыстун, – я же не агроном, я занимаюсь земельными отношениями. Я не готов быть министром.

– Вот и скажешь это все президенту, – ответил Бурбулис.

Хлыстун не спал всю ночь – подбирал аргументы, как объяснить президенту свой отказ. И с этими аргументами в голове в 9.40 утра 15 ноября он вошел в кабинет Ельцина в Кремле. “Виктор Николаевич, нужно поработать в новом качестве”, – доброжелательно сказал Ельцин, выходя из-за стола и протягивая для рукопожатия руку. Хлыстун начал было отвечать, что он не готов занять эту должность, но не успел даже договорить фразу. Президент его прервал: “А я что – готов был быть президентом? Будем работать и учиться. Вопрос не обсуждается. Держите, читайте. – Ельцин протянул Хлыстуну уже подписанный указ и посмотрел на часы. – Через 15 минут начинается заседание нового состава правительства. Не опаздывайте”.

Ельцин развернулся и вышел из кабинета через заднюю дверь. Успеть дойти за 15 минут до зала совещаний на Старой площади, где президент собирал правительство на первое – историческое – заседание, Хлыстун не мог в любом случае. Когда он вошел в зал, Ельцин уже выступал. “Почему опаздываете? – грозно спросил президент и после своей фирменной паузы добавил: – Тут некоторые считают, что они не готовы работать в правительстве. Имейте в виду: это я буду решать, кто готов, а кто не готов” 10 . Отчитав Хлыстуна, Ельцин продолжал, обращаясь к новому правительству: “На нас с вами лежит большая ответственность. Каждый из нас понимает, что мы идем в рисковую зону, и идем с риском для своей политической карьеры и авторитета. Но я лично на это пошел открыто, прямо и не сомневаясь, потому что у России огромные возможности и я верю в Россию. И эту веру мы должны как-то передать людям. И на этой вере мы выиграем несколько месяцев, может быть, самые важные месяцы, которые нам понадобятся…” 11

Начатая Горбачевым революция завершалась в реактивном режиме. Страна потерпела экономическую катастрофу. Что реформы будут очень болезненными, сомнений ни у кого не было. Гайдар прямо говорил Ельцину, что тому вскоре придется его уволить. С той поры историки и участники событий размышляют: могла ли Россия легче преодолеть грандиозный исторический поворот, а российская демократия – стать более устойчивой?

Одна из известных претензий к Ельцину – та самая, которую от лица “Демократической России” предъявил ему в Сочи Лев Пономарев, – заключается в том, что после провала путча он почти на месяц уехал в Сочи, вместо того чтобы быстро, на волне победы, когда позиции демократов казались незыблемыми, принять новую конституцию, распустить съезд и провести новые выборы. Виктор Шейнис потом предложит аналогию с Наполеоном, который после победы под Аустерлицем отправился бы отдыхать на Лазурный Берег 12 . И чем дальше, тем обоснованнее будет казаться эта критика: сделай он это – и Россия избежала бы страшных, роковых событий октября 1993 года, когда в стране начнется гражданская война, когда уже сам Ельцин отдаст приказ стрелять из танков по зданию Верховного совета на Краснопресненской набережной и когда этот приказ – в отличие от августа 1991-го – будет исполнен. С годами станет понятно, что это действительно свойство Ельцина – медлить и затаиваться в драматические минуты и резко рубить узлы противоречий лишь тогда, когда уже нет другого выхода. И не раз эта черта его характера сыграет значительную роль в российской истории.

Что Ельцин делал в Сочи? Как писали в газетах, играл в теннис. Возможно, пил. События августа стали для него чудовищным стрессом, а теперь ему на голову вместе с властью – на этот раз настоящей – свалились тяжелейшие проблемы. Что делать с Союзом? Что делать с Россией? Как проводить реформы? Ельцин признает потом, что, отложив до лучших времен вопросы политического переустройства России, он упустил очень важный шанс. “Наверное, я ошибся, – напишет он, – выбрав главным направлением наступление на экономическом фронте, оставив для вечных компромиссов, для политических игр поле государственного устройства” 13 .

К съезду, на котором Ельцин объявил о реформах, проект новой конституции был практически готов. Но ни Ельцин, ни только вошедший во вкус своей новой должности председатель Верховного совета – и в тот момент еще союзник президента – Руслан Хасбулатов обсуждать его тогда не хотели. И новую конституцию положили под сукно. Но это было еще не все. Объявив экономическую реформу главным приоритетом, подчиняющим себе всю остальную жизнедеятельность государства, Ельцин потребовал ввести мораторий сроком на один год на проведение любых выборов в стране. “Проводить мощные избирательные кампании и одновременно глубокие экономические преобразования невозможно! – говорил Ельцин с трибуны. – Пойти на это – значит погубить все!” 14 При этом сам президент получал чрезвычайные полномочия – тоже временно: он мог назначать и снимать членов правительства и будущих губернаторов, а в сфере экономики его указы приравнивались к законам (если их не опротестовывал Верховный совет).

Ельцина и его команду можно было понять: кто решился бы отпускать цены – а медлить с этим было уже невозможно – и одновременно проводить десятки выборных кампаний на местах? Да и разумно ли так поступать? Закономерным образом в прессе началась дискуссия: к чему приведет усиление власти Ельцина? Не опасно ли это? “Совместимы или несовместимы демократия и сильная власть, но не где-нибудь, не вообще, а конкретно сейчас, здесь, в России, в сегодняшней экономической, политической, психологической обстановке? – писал в ноябре 1991 года в газете «Московские новости», которая была тогда главным рупором либеральной интеллигенции, публицист Александр Гельман. – Я отвечаю на этот вопрос так. Слабая власть нашу демократию, точнее, нашу возможную демократию погубит безусловно, наверняка, вне всякого сомнения. Сильная власть хотя и может вывернуться наизнанку и тоже привести к диктатуре, тем не менее она не лишает надежды, что, пройдя через период умеренного авторитаризма, выведет общество на твердую демократическую почву” 15 .