Полина Пономарева - Не за что, а для чего

Тогда, в свои 24, сидя без сна во франкфуртской гостинице, я не пыталась выдавить из себя принятие или разобраться с эмоциями, которые временно словно бы заморозились. Если я и получила стресс, то лишь от того, как мне «сообщили» о результатах обследования, а не от самого факта заболевания. Но одно я знала точно: пора бежать, идти, ползти и т. д. Двигайся – и придешь к другим условиям, может быть, они будут лучше. Не будут – иди дальше.

Утром я по своим ощущениям была бодра и направилась на консультацию к тому самому врачу, который, конечно же, должен был подтвердить, что диагноз ошибочен, и, господа, мы все свободны, все прекрасно. Думаю, вы уже догадались, что надежда на ошибку рухнула – профессор сообщил мне о наличии опухоли в мозге, подробно прокомментировал МРТ и подчеркнул, что операция необходима, желательно побыстрее. Вот тут впервые я услышала слово «трепанация» применительно к себе, любимой, – такое же страшное по содержанию, как и по звучанию.

Так как опухоль «поселилась» в левой лобной доле мозга, извлекать пораженный участок решили с определенным запасом. А доступ к этой части нашего организма, надо сказать, крайне нелегкий – я имею в виду для хирургов. Требуется надрезать скальп от уха до уха, завернув кожу наверх, затем отпилить верхушку черепа, дополнительно удалить небольшой квадратик кости на уровне лба – и только тогда ювелирно, по миллиметрам, работать с живой тканью внутри. Профессор, я думаю, не рассчитывал, что сидящая перед ним пациентка сразу все поймет и благодушно примет, но время консультации ограничено, потому он изложил суть операции и предложить задать вопросы. Только явно не ожидал, что я спрошу, через какое время после вмешательства мне можно будет выпить. «Вы серьезно? – уточнил доктор. – Перед трепанацией черепа вас волнует запрет на алкоголь? Ну, видимо, у вас будет все хорошо и когда-нибудь вы все-таки выпьете».

Нет, я могла бы сказать светилу медицины правду: меня волновали и другие вопросы, только, боюсь, «правильных» в его понимании среди них не было. Человек с опухолью мозга обязан, наверное, поинтересоваться препаратами, анализами, процессом реабилитации. Я же очень хотела знать, когда получу свою молодую жизнь обратно в максимально полном объеме – чтобы можно было встречаться с друзьями, гулять и веселиться, как-то вообще не рассматривая вариант, что в 24 года от всего этого придется отказываться. К тому же ведь у меня роскошные длинные волосы до самой попы, разве я доверю их сбривать неизвестным мне медсестрам в клинике? Нет, пусть даже одним днем, но я слетаю в Москву, к своей стилистке с легкой рукой, пусть меня острижет именно она. До операции еще неделя, хватит времени выбрать приличную пижаму, сделать маникюр/педикюр – иначе как я разденусь в больнице, как пойду с неухоженными руками и ногами в операционную, там врачи-мужчины, в конце концов! Волосы будут уже острижены, надо брать чем-то другим. Этого я, конечно, профессору не озвучила, а вот разрешение на посещение Москвы все-таки спросила, подчеркнув, что мне это нужно. Неважно, что он обо мне подумал и насколько легкомысленны пункты, которые я здесь перечисляю.

Понимаете, я никак не могла позволить грядущей трепанации занять всю мою жизнь, перекрыть мне горизонт и кислород, заставить полностью погрузиться в мир раковых опухолей и жить этим каждую минуту. Не в моей воле было отменить рак мозга, но я могла – и должна была! – решать, о чем думать и чего хотеть, что делать до и после операции. Забота о своей внешности, или даже такое странноватое занятие, как просматривание сайтов с париками, отодвигает ужасные мысли на второй и даже на десятый план. Главное, всерьез сконцентрироваться на жизни «после» – изо всех сил верить, что она непременно будет. А раз так, решите уже сейчас, кто польет ваши цветы, кто выгуляет собаку, какие книги вы прочтете, когда вас выпишут из больницы, выберите шапку и халат. Вроде бы это все ненужные мелочи по сравнению с глобальной проблемой или страшным диагнозом, но стоит только позволить себе нырнуть в ужас, как он съест каждую свободную минуту. «Это всего лишь волосы, какая разница, кто их отрежет?» – жизнь сосредоточена в таких крошечных деталях на самом-то деле. Круглосуточно пережевывая подробности диагноза, вы ничем себе не поможете, лучше озаботиться ближайшим будущим, поселить себя в картинку, где вы все уже прошли. Я не оставила себе свободного времени на ожидание чего-то плохого, заполнив оставшиеся до операции семь дней под завязку.

Я сообщила парню, с которым тогда встречалась, что он должен встретить меня в московском аэропорту. А прилетев, тут же отправилась в полуподвальную эконом-парикмахерскую, сжимая в руке бутылку виски, попросила стилистку Наташу меня обрить – и наконец-то смогла зареветь, глядя, как она отхватывает ножницами мой длинный хвост и берет машинку. Наталья уже по моему лицу поняла, что все серьезно, закрыла салон на ключ и велела: «Пей, это будет тяжело!» Вот в тот момент у меня буквально градом полились слезы – будто прорвало плотину, я рыдала, осознавая, что все не игра и, вероятно, в жизни что-то действительно пошло не так. День вышел очень длинным, время в нем словно бы спрессовалось. После стрижки, натянув подаренную моим молодым человеком шапку, я требовала отвести меня в караоке, потому что если в одной сфере плохо, то в другой-то должно быть хорошо? Пение, сколько себя помню, было моим безопасным выходом из реальности, клапаном для сброса сильных переживаний. Просто однажды я поняла: когда пою, мне становится легче, и люди, слушающие меня, понимают мои эмоции, проникаются ими, получается не просто «слив» энергии, а полноценный обмен. При каждой возможности я бежала петь, петь, петь, петь – чтобы облегчить душу и наполнить ее заново чем-то хорошим.

И так мы пели в караоке до самого утра, когда бесконечный день завершился, наконец, моим не очень трезвым сном. Алкоголь и нервы – абсолютно не сочетаемы, от слова «совсем»! Смешивать их попросту опасно, пожалуйста, не принимайте вышеописанное как руководство к действию.

По пробуждении меня ожидала сотня пропущенных звонков от папы, мамы и подруги, а также длинная череда CMC, в которых меня на разные лады уговаривали не переживать, не читать какой-то имейл: «Все в порядке, диагноз написан там исключительно для того, чтобы дали визу, а на самом деле он ничего не значит». Надо ли говорить, что после таких уверений я тут же прошерстила почту за последние сутки? Тем более что имейл был подписан моим лечащим врачом, разве может такое письмо ничего не значить, как все утверждают? О, в нем обнаружилось много интересного!

Из Франкфурта я улетала, не зная, как точно звучит мой диагноз, просто запомнила про «рак мозга». Теперь же я все увидела черным по белому: анапластическая астроцитома. В душе тут же всколыхнулось желание узнать все подробности про эту разновидность опухоли.