Array Ана Ховская - Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор

– И ты ходишь?– смело спросила девушка.– А ты какие любишь?

– Да мне некогда ходить: приезжаю с работы поздно, когда уже кино и кончается. Вот пройдут полевые работы, можно и в кино сходить… А пока не могу.

– Ты так и девушек всех пропустишь, с тобой никто и не захочет связываться: ухаживать не умеешь, в кино не приглашаешь, там еще и танцы бывают – тоже не ходишь,– покачала головой мать.– И молодость пролетит, не заметишь.

– Ма, а вы откуда про это знаете?– засмеялся сын.– Вы ходили на танцы? Или девчата рассказывали?

– Э-э-э… Какой ты, право…– кивнула мать.– А еще парень называется… Девушку бы постеснялся. Она скоро смеяться будет.

– Не буду,– покачала головой Аня.– Если он такой работящий, ответственный, почему я буду смеяться? Таких и уважаю.

– Ну, мать, и она дело говорит: если я не буду работать в поле, кто будет? Мужиков-то почти нет в поселке. Мало кто вернулся с фронта… Технику подремонтировали. Но вдруг что не заладится у них в поле, кто поможет?.. Вот и надо быть там. Пока светло, работа идет. А пашут и по ночам. Что поделаешь – такая пора пришла. Упустим время – урожая не дождаться. Еще неизвестно, какое лето будет, уродится ли что… Если дождей не будет, не видать нам и половины того, что посеем.

– Ты так за колхоз беспокоишься,– ласково похвалила мать.– Это правильно: сколько не было урожая, все убытки да убытки. И трудодней мало кто заработал: негде. Надо, конечно, кто спорит… А гулянки подождут. Девок в поселке много, и они подождут. Аня, а ты замуж еще не собираешься здесь выходить?

– Нет, не собираюсь, пока не хочу,– покачала головой девушка, пряча взгляд от Федора. «Вот же напасть… Нарочно, что ли спрашивает? Так и о сыне заговорит… Ну не нравится мне ваш Федор, и не верю я ему, и все тут. И зачем мне замуж выходить?»– Давайте я мерки сниму, а то поздно уже?

– Не беспокойся, Федя проводит до дома. Девчата молоко несут, попьешь и снимем мерки.

В комнату вошла Настя.

– О… Какая гостья у нас!– приветливо воскликнула она.– Мам, это она нам платья шила. И вышивку такую красивую придумала…

– Да я уже знаю, познакомились, Федя пригласил, чтобы и мне что-то сшить. Как вы думаете?

– А что – вам тоже надо новенькое что-нибудь… А то уже все заношенное, старое. Давайте подумаем, какой фасон выбрать?– подошла и Таисия, подала кружку с молоком.– Аня, выпьешь молочка?

– Спасибо, я как-то не привыкла к свежему молоку. Плохо не будет?– отказывалась девушка.

– Ну смотри сама, это как организм принимает. Тася, не надо настаивать,– сказала Настя.– А то вдруг правда будет плохо… Давайте придумывать фасон.

– Да какой там фасон: просто сшить,– сказала мать.– Что мне – на гулянки ходить: чисто и ладно.

– Тетушка, давайте я вам сошью присборенное, в татьянку – вам пойдет,– придумала Аня.– Это всем к лицу: и девушкам, и пожилым. И просто, и красиво. Что скажете?

– А давай, девушка, сшей: тебе лучше видно. И Фрося тоже говорила, что ты мастерица. Я видела, какое ты ей платье вышила. Очень красиво!

Аня сняла мерки, записала в тетрадку.

– Тогда, я думаю, вам нужно купить ткань не легкую, не тяжелую, а сатин или штапель. Как вы думаете: темную или посветлее? Темная будет смотреться неплохо. Но светлая очень даже омолодит вас. Я бы выбрала светлую.

– Мам, а давайте два платья сделаем вам: одно темное – на повседневку, другое – светлое – на праздник. Тепло, весна идет, все пригодится,– уговаривала мать Настя.

– Ма, я куплю вам ткани, поеду в район с Марком, там выбор есть,– одобрил Федор.

– Ну как хотите, дети,– согласилась мать и улыбнулась Ане.– Давай, девушка, постарайся.

– Я сделаю, не сомневайтесь. Как только Федя ткань привезет, сразу сяду за работу, а пока выкройки сделаю на ваш размер. Это не так долго будет,– улыбнулась девушка.– Вот и хорошо, что вы согласились, надо иметь в запасе одежду. Скоро лето, будете надевать.

– Хорошо, я согласна. Сшей, буду носить.

Аня закрыла тетрадку, собралась уходить.

– До свидания всем. Проводите меня до калитки.

Федор вышел впереди девушки, придерживая дверь. Он пошел провожать ее до дома, хотя на улице только чуть стемнело.

Они шли молча. Федор посматривал на девушку и думал о своем: как разговорить ее, как подольше погулять с нею по улице. Аня шла рядом, посматривая под ноги.

– У вас всегда такая дорога была: пыльная, ямы да камни, не гравийная даже? А что начальство поселковое – ничего не делает?

– Ничего, обживемся, наладится все, будут и у нас дороги хорошие. Пока что так.

– А когда посевная закончится, какая работа будет в колхозе?

– Надо будет картошку садить, потом люцерну для скота сеять на новом поле, потом пшеницу будем озимую косить, потом ее сушить надо, на элеватор готовить… Да много работы будет еще… Картошку надо будет обихаживать, с нею мороки тоже довольно… Пасеку думает колхоз развести в горах, свой мед будет… Жизнь продолжается. Надо думать о будущем… Планы большие, я всего не знаю, что сверху спущено… Но, о чем слышал, что знаю, о том и говорю…

– Вот ты какой… Обо всем знаешь… Это хорошо,– проговорила Аня уже на подходе к своей усадьбе.– Мы уже пришли, до свидания, Федя. Спасибо, что довел, мне не страшно было, хоть и ночь почти уже.

– Может, еще пройдемся дальше, поговорим?– с надеждой спросил парень.– Рано же еще спать ложиться. Пойдем, а?

– Мои беспокоиться будут, я никогда не ходила ночью из дома…– со смятением ответила девушка.– Куда по темноте пройдешь, только ноги поранишь, везде такие ямы да камни…

– Я вижу в темноте, давай буду вести, так будет вернее, что не споткнешься,– настойчиво сказал Федор, беря ее под руку.

Девушка осторожно освободила руку и сказала:

– Нет, я обещала, что приду к вам, чтобы дело сделать… Гулять не обещала… О чем говорить, ничего нового я не услышу.

– А что ты хотела бы услышать? Скажи – поговорим. Ты о себе больше ничего не рассказываешь. А я хотел бы узнать, как ты жила, росла, чем занималась дома, там, в своем селе. Пойдем, хоть немного погуляем и поговорим. Или у вашей калитки постоим.

– Нет, только не у калитки, отойдем немного,– растерянно молвила девушка, соглашаясь со словами парня. Ей тоже не очень хотелось домой, где нечем заняться, кроме шитья, но при свете керосиновой лампы много не сделаешь.

Они отошли немного вверх от дома по улице и остановились в переулке у дома Малайки, молодой чеченки, тоже живущей с отцом на поселении. Аня была немного с ней знакома, та всегда веселая, улыбчивая, но, видно, жилось ей не совсем легко и радостно. Однако Малайя разговаривала с девушкой, как со своей ровесницей, хотя выглядела старше.

– Что тебе рассказывать… Я росла просто… Мне казалось, что легко и радостно… Так было до войны… Сестра меня учила понемногу всему, что сама умела, и свою дочь, Валентину, тоже приучала, хоть та мала была. И огородик у нас был, картошку выращивали, полоть училась, как все сельские. А когда угнали в Германию, определили в трудовой лагерь в Дрездене около железнодорожного вокзала, поселили в бараки, там так сыро было, темно… И работа тяжелая, грязная. Почти не кормили, так – какая-то баланда. Вот когда начали по селам возить на работы, то кое-кто подавал еду, то хлеба совали, то чего-нибудь съедобного. Я думаю, что у меня нарушено что-то в организме: много не могу есть, хочется сладкого: воду с сахаром пью, вроде легче становится. Нас там продержали полтора года, может: кто наблюдал время, оно шло, как в темноте, не могу помнить – такой ужас был во мне. Обносилась вся, одежда была старая, истрепанная, нечем заменить: ничего же не дали взять из дома. Мой номер был 336, выбит на жестянке, потерять ее нельзя было, за это строго наказывали. Потом туда приехала одна немка со своим мужем и посмотрела на нас в строю. Разговаривали с начальником лагеря по-немецки, не знаю, о чем, но он потом пошел вдоль строя и приказал, чтобы мы показывали свои руки. Наверное, мои чем-то понравились, потому что меня вывели из строя, как и нескольких других, в отдельную группу. Нам позже сказали, что эта дама отбирала только девушек, женщин не брала. Нас завели в барак, где какой-то врач всех осмотрел, а потом нас шесть девушек отобрали и повезли в усадьбу около небольшого города Кессельдорфа. Когда вывезли из лагеря, я думала: ну, всё, пропаду – увезут неизвестно куда, убьют или что дурное сделают… Так боялась, и другие девушки тоже переживали. А оказалось, хозяйка эта была спокойной, такой красивой – я таких раньше и не видела. Она сама умела и шить, и вязать, и вышивать, и выбивать… Мне нравилось ее мастерство, звали ее фрау Эльза. Относились к нам неплохо, кормили – из наших была повариха в усадьбе. Мы всегда боялись, что нас могут отослать обратно в бараки, ничему не верили, но не прекословили, делали все, что скажут. Поселили всех в просторном домике, там были все условия для жизни, на мой взгляд, очень даже хорошие после того барака, потом показали мастерскую, где работали другие. Хозяйка через переводчика сказала, зачем нас привезли. Некоторые девушки были нерусские: кто-то из Польши, кто-то из Болгарии, две девушки были немками. Это было удивительно: видно, и своих фашисты не жалели. Сначала определили, что каждая из нас будет делать: две девушки стали закройщицами, одна художником, я ничего не умела, но хозяйка сказала, что научит вышивать, шить. Так и начала учиться всему, что показывали, она тоже нередко с нами работала, наблюдала за нами, подсказывала, да там и другая надсмотрщица была, но тоже не злая. А хозяин куда-то часто уезжал и привозил парашютный шелк. Из него мы платья и блузки шили и вышивали. Это я потом узнала, что ткань была парашютная. Но много было и другой материи: крепдешина, шелка, бархата, драпа, шерсти – да всякая. И платья у меня, юбки и блузки из разного полотна. Сама шила, привезла оттуда после войны… Хозяйка была себе на уме: видно, хотела, чтобы окружали ее чистоплотные девчата, – заставляла нас каждый день мыться в душе, хорошо одеваться, сшить себе по нескольку платьев, юбок, блузок, пальто, курточки и менять каждый день одежду. Вот эти все вещи у меня здесь.