Яков Цветов - Синие берега

Рябов всматривался, вслушивался, куда повернуть. Руки ощутили траву. Теперь - понял - полз он по кромке луга. Он замедлился, потным лицом прижался к похолодевшей за ночь траве. Опять почувствовал резь в бедре, такую острую - не превозмочь. Он захватил зубами клок травы, чтоб не крикнуть и утишить боль. Не дать боли овладеть им - это уже кое-что значит.

Стало ясно, дальше ползти не сможет, руки вялые, словно в них нет костей, колени еле сгибались. "Амба! - сдавался он. - Амба!" - кусал в бессилии кулак. Он ужаснулся от мысли, что тут и останется, один, оставленный всеми. Его охватило гнетущее чувство жалости к себе. "Но это же невозможно. И что думать об этом! Ползти дальше, ползти..."

Он собрался с духом, чтоб поползти. Ничего не вышло. "Надо рукам дать отдохнуть, коленям тоже, особенно рукам. Если спокойно полежать минуты две, силы, может быть, вернутся", - успокаивал себя. Затаив дыхание, лежал он на животе, раскинув ослабевшие руки и ноги.

Сзади, оттуда, где ветер, подхватив клочья огня горевшего танка, метал их из стороны в сторону, послышался сухой автоматный треск. "По мне... Амба..." - вжимался Рябов в землю, сколько мог. Всегда кажется, что стреляют именно в тебя. И когда пуля проносится мимо, с большим напряжением ждешь следующего выстрела - этот уже не промахнется. Так от выстрела до выстрела. Удивительно, никто не сходит от этого с ума.

Синие огоньки пуль ложились рядом с Рябовым. Синий огонек впился в бедро, в то же бедро, в левое, и он ощутил нестерпимое жжение, даже сердце остановилось. Автоматные очереди не прекращались, еще настойчивей, еще гуще пули ложились возле него. Уходить! Спасенье в этом, иначе и верно, останется тут, навсегда. Но он продолжал лежать. Он уже мертв? - странно подумалось. - Только мертвые могут проявлять такую храбрость.

"Будет тебе! Кой черт душу мучить?.. Ничего плохого не произойдет. Ничего. Вот увидишь. Не бойся. Только не бойся. Вот увидишь. Ничего не произойдет. Ничего. Только не бойся..." - шепотом говорил самому себе. Надо же как-то успокоиться, побороть страх. Он очень мешает соображать. "Он очень мешает, учти это..." Но что может побороть страх? Благоразумие? Самовнушение? Вера в невозможное? Ложь? Что?.. Громко, чтоб утвердить себя, произнес:

- Без паники... Спокойно... спокойно...

Нет, они не могут внушить спокойствия, эти слова, в них не было крепости. И для лжи, чтоб отвлечься от истинной обстановки, тоже слишком они слабы. Но что-нибудь же надо делать!

Он вздрогнул: кто-то полз сзади, и слышно было хрипловатое дыхание того, кто полз. Свой?.. Немец?.. Тот настигал его, уже ткнулся каской в ногу.

- Какого дьявола разлегся, туды твою мать!.. - поравнялся он с Рябовым. После секундного молчания: - Пригвоздит, зараза, тебя и меня... Как ни есть, а пошли, пошли!..

У Рябова отлегло от сердца: спасенье! Теперь он не один, и кто-то с ним, живой, и поможет в случае чего. Он не знал ни имени, ни фамилии того, в каске. "Из тех, должно, присланных комбатом пулеметчиков..." Подперев Рябова плечом, он подталкивал его.

- Подавайся на меня... подавайся...

Ухватив Рябова за руку, волочил его по песку за собой до мгновенья, когда, охнув, разжал руку. Он молча вытянулся возле Рябова. Рябов почувствовал у плеча, вдоль бедер, у ног всю длину как бы прижавшегося к нему красноармейца. Подождал несколько секунд, толкнул в бок, еще подождал, стал трясти. Красноармеец не шелохнулся, и Рябов вспомнил, что боец охнул, и понял: убит. Никогда не увидит Рябов лица, не узнает имени близкого товарища... Минуты четыре ползли они вместе, и четыре минуты эти соединили их на всю его, Рябова, жизнь, если еще суждена ему жизнь.

Он услышал голоса. Кто-то кого-то сердито посылал к ядреной матери. И еще раз рявкнул что-то про мать... И, напрягшись, Рябов потянулся туда.

- Дорогуши, сволочи! Бейте же из винтарей, чтоб костей, собаки, не собрали! Братушки! Нажимайте! Тю!.. - безнадежно. - Дерьмо в касках! Надейся на сморкачей!

Рябов узнал голос: Гарри Пилипенко. Обрадовался. Хотел окликнуть Пилипенко, но получился глухой хрип. Да тот бы и не услышал, если б и крикнул. Протрещала пулеметная строчка. "Немцы наседают, - понял он, - и Пилипенко с ребятами сдерживают их".

- Сянский! Не вертись возле моей задницы! Подавай ленту! Ленту!

"А, Сянский... а, Сянский! - вдруг дошло до Рябова. - Как он тут оказался? Рыбальский где же? - Он не в состоянии постичь, что происходит. - А Полянцев?.. Да и Пилипенко не на месте где ему быть. Может, обстановка потребовала, и Писарев быстро передвинул его сюда?.."

Пулемет Пилипенко строчил, пулемет строчил.

Рябов не помнил, как добрался до Пилипенко. Он почувствовал на плечах сильные его руки. Он будет спасен, это точно, он, может быть, еще вернется к своим девочкам, надо же вырастить их.

Он успокоился, рядом Пиль, даже раны в бедре не так давали себя знать.

3

- Немец! Не-мец!!

- Орешь, слушай, зачем? - Вано сжал кулаки. - Почему, слушай, оборону бросил? Приказание было, да?

- Так немец же!.. - повторял насмерть перепуганный голос. - Прет же... А я что с ним сделаю?

Вано представил себе ефрейтора Шуранова, круглолицего, с выпуклыми и красными, как две разрезанные половины арбуза, щеками, с широкой челюстью.

- Ну - немец, и что?..

- Прет, спасу нет... - срывающимся голосом настаивал Шуранов.

- А ты - для чего, слушай?

- Так не берет его огонь, - растерянно продолжал Шуранов. - Лезет, не приведи бог!

- А Горелов - что?..

- Горелов и послал сказать, что не сдержим. Надо отходить...

Окопы отделения ефрейтора Шуранова, выдвинутые вперед, в двухстах шагах от траншеи, прикрывали лощину, выходившую к берегу. Вано послал туда, к Шуранову, помкомвзвода Горелова. "До последнего, - наставлял Вано Горелова. - Помотайте его сколько сможете. А прорвется, с нами тут, перед траншеей, почикается. Пока нам не прикажут отойти. В лощину и к берегу не пустим". И вот - ефрейтор Шуранов: "Надо отходить..."

Вано терял терпение.

- На место! - повелительно крикнул Вано. - Ползи!

- Духу уже не хватает. Ей-богу...

- Мозоли на животе натер, да? - процедил Вано сдавленным до шепота голосом, словно не хватило дыхания, чтобы кричать, и в шепоте этом отчетливо слышались злость, гнев, угроза: вот-вот с кулаками набросится.

Шуранов протяжно вздохнул, пополз обратно, к окопам своего отделения.

Из рощи стукнули орудия, несколько снарядов разорвались в середине луга. В отсветах горевших танков Вано было видно, как Шуранов грузно полз, как вдруг зачем-то шарахнулся вправо, потом подался вперед, потом влево, и снова вправо. "С ума сошел? - злился Вано. - До сих пор не знает: когда бьют снарядами, бежать зигзагом пустое?.." Шуранов опять ринулся влево, опять повернул в сторону и залег, словно то место заговорено от пуль, от осколков и всего другого, что несет смерть. Вано приподнялся над бруствером, удивленно посмотрел, где укрылся Шуранов, и в то же мгновенье как раз там разорвался снаряд. Вано даже пригнулся, ослепленный вспышкой разрыва. "Пропал!.. - подумал о Шуранове. - Умер с полным пузом страху. У трусов всегда так..."