Егор Мичурин - Офальд

Васгут послушно встал и отправился в комнатку своего друга, где тот лежал, бледный и исхудавший, мучимый жестокой легочной болезнью с кровохарканиями и приступами кашля. Врачи говорили о слабых легких, наследственной хвори, доставшейся Телгиру-младшему от отца, но Бекучик прекрасно понимал, что у болезни Офальда, помимо медицинских причин, есть и другие корни. У его друга был серьезный нервный срыв, вызванный сразу несколькими обстоятельствами. Страх потерять Нифстеан и еще больший страх открыться перед ней сильно волновали Телгира, однако к кризису привела не любовь к девушке. Офальд метался между нежеланием идти по пути, намеченному для него Ралкой, и уважением к ней. В конце концов, эта борьба доконала его.

Февральский табель с его несколькими "неудами" сильно встревожил фрау Телгир. После нескольких многочасовых разговоров мать и сын остались каждый при своем мнении, но Офальд, скрепя сердце, пообещал исправить оценки в трайшской гимназии и получить приличный аттестат зрелости. Юноша, которому недавно исполнилось шестнадцать, жил раздираемый внутренними противоречиями. Когда был жив отец, мальчик учился, выполняя его приказ. Сейчас он вынужден был остаться в школе, которую называл "адским местом", из любви и уважения к матери. Офальд старался как можно бережней относиться к Ралке, которая и без того пережила слишком много ударов судьбы, но его упрямый характер, несдержанность и властность, унаследованные от Илосы, не давали склониться перед настойчивым желанием матери сделать его чиновником. Впрочем, плохие отметки в полугодовом аттестате не нуждались в дополнительных объяснениях. Фрау Телгир видела, что с такими результатами сын никогда не поступит в высшее учебное заведение. Долгими часами она упрашивала, требовала, доказывала, объясняла, приводила примеры из жизни общих знакомых – но не преуспела. Мечты Ралки увидеть, как Офальд, блестяще закончив гимназию, поступает в высшее ивстаярское кадетское училище (обучение бесплатное, лучшим студентам полагается солидная стипендия и воспомоществование на съем жилья), разбивалась об утесы несносного характера сына. Его уверенность в том, что он станет великим художником, несколько поколебалась после посещения нескольких музеев и прохладных отзывов парочки владельцев городских галерей, но сама мысль о возможности провести свою жизнь в какой-нибудь государственной конторе на посту чиновника вызывала в Телгире-младшем сильнейшее отвращение. Он даже попросил мать запретить Леагне приводить в дом на Тмульбогд ее мужа, презираемого им служащего налогового управления – и она выполнила эту просьбу. К осени Офальд сумел исправить оценки, получив "удовлетворительно" даже по ненавистным ему математике, химии с физикой и геометрии (после пересдачи). Но после этих относительных успехов Телгир слег.

– Ну, Глусть, – нетерпеливо сказал больной и приподнялся на локте. – Что она?

Васгут прикрыл за собой дверь и сел на низкий табурет, стоявший у изголовья топчана. На время болезни Офальда он обзавелся новой ролью: ему следовало ежевечерне ходить на Шенстрандалс, ждать там Нифстеан, а на следующее утро докладывать Телгиру как она выглядела, в чем была одета и с кем разговаривала во время своей обычной прогулки. Именно поэтому Офальд с таким нетерпением ждал прихода своего друга, а Ралка, ничего не знавшая об увлечении сына, умилялась такой преданности товарища.

Бекучик отбарабанил привычный утренний отчет, и Телгир с счастливой улыбкой откинулся на подушку.

– Она дождется меня!

Его друг промолчал. В такие минуты бесполезно было говорить, что Нифстеан, скорее всего, не подозревает о существовании Телгира, и даже не заметила его многодневного отсутствия, а если и заметила, это ее не настолько взволновало, чтобы она подошла и спросила Васгута, куда пропал его бледный молчаливый друг.

– Смотри, – возбужденно сказал Офальд и вытащил из-за изголовья кровати свернутый в трубку чертеж. – Я нарисовал виллу, которую построю для нас с Нифстеан. Вот здесь будет камин, тут музыкальная комната – она наверняка прекрасно поет, – а здесь…

Васгут кивал, восхищался, поддакивал. Наученный горьким опытом, он уже не спрашивал Офальда, где тот возьмет деньги для очередного из его бесконечных проектов.

– К черту деньги! – говорил обычно Телгир, и продолжал витать в облаках.

Наконец, обсудив количество комнат и место, где должна располагаться вилла (Бекучик предложил Алияти, но Офальд твердо отрезал, что это должна быть только Римнагея), друзья распрощались.

Назавтра лечащий врач Телгира сообщил Ралке, что ее сыну противопоказана какая бы то ни было работа в конторе, и рекомендовал забрать его из гимназии хотя бы на год. В итоге, пять лет борьбы сначала с отцом, а затем с матерью завершились для Офальда его полной победой, и карьера чиновника, висевшая над ним дамокловым мечом, больше не угрожала его планам на будущее. В начале октября Ралка Телгир забрала его из школы со свидетельством о среднем образовании, и разрешила на будущий год поступить в Академию Искусств в Неаве. Пока же, для поправки здоровья, Телгир отправился к родственникам матери в деревушку Тишапль, в ста километрах к северо-востоку от Инцла. Здесь Офальд пил молоко, гулял по окрестным полям, много рисовал, писал стихи и рассказы, с удовольствием наблюдал за тяжелым крестьянским трудом родственников, ни разу не вызвавшись помочь. Перед отъездом он взял с Васгута слово писать ему о Нифстеан как можно чаще, и друг не подводил, отправляя свои отчеты чуть ли не каждый день.

Три месяца спустя, окрепший и возмужавший Офальд, выросший из своего старого пальто, с усиками, пробивавшимися над верхней губой, вернулся в Инцл, и неспешно начал готовиться к отъезду в Неав.

Неав – Инцл, Ивстаяр. Май – январь

Утреннее майское солнце ласково гладило брусчатку Скраллапца, одной из главных площадей Неава. Блестящая столица тридцатинациональной империи в самом центре Поверы, будто сотканной из множества лоскутков державы, где жило больше 45 миллионов человек, как мотыльков на яркий свет манила к себе самых разных людей, от музыкантов до торговцев, от аристократов до наемников. Множество горожан деловито сновали из одного конца площади в другой, ловко лавируя между приезжими, которых было очень легко распознать: если человек стоял, разинув рот, перед монументальным зданием Скралкехир, католической церкви с двумя колоннами и огромным куполом, значит, он точно не местный.

Именно так выглядел худощавый молодой человек, с лихорадочно горевшими голубыми глазами и сжатыми в волнении кулаками, не отрываясь смотревший на величественный собор, построенный 170 лет назад. Тогда, во время страшной эпидемии чумы, набожный император Ларк Шестой Грубгабс дал указание возвести церковь в честь небесного избавителя от смертельной болезни, святого Робромое. Архитекторы дали волю как воображению, так и поклонению перед своим правителем, в результате чего появился огромный и экзотичный даже по пышным меркам католичества храм, к которому помимо античной колоннады на входе добавились две высокие (больше тридцати метров) триумфальные колонны, утопленные в фасад. По замыслу зодчих, они были призваны символизировать величие Грубгабсов и их притязания на мировое господство, в частности, на корону Исинаяпа (две колонны – два столпа Бартигларского пролива). Кроме того, Скралкехир мог похвастаться атийкскими (золоченые драконы), абарскими (навершия в виде минаретов), яцигерскими (портик с колоннадой) и алиятскими (большой вытянутые купол) мотивами.