Мария Георгиевская - Человек тысячи имен

«Утром ты никогда не знал, где будешь спать вечером. Все передавали друг друга всем», – с улыбкой говорит Людмила. На робкий вопрос «а как же вещи?» Норсоян смотрит на меня с жалостью: «Маша, дорогая, ну какие вещи! Меня интересовало только, есть ли в квартире душ и горячий чай». Правда, потом вспоминает, что ей была небезразлична судьба чемодана с книгами, где хранились в числе прочего первые издания ее любимых произведений. По несчастью, багаж сгинул у подруги, когда Норсоян снова выгнали из Москвы. На этот раз без права возвращаться в столицу.

Людмила вспоминает, как сидела в отделении, а напротив нее милиционер составлял протокол. «Уезжаешь завтра, – спокойно говорил он. – Пойми, твоим друзьям за эти гулянки ничего не будет. А ты никто и звать тебя никак – тебя ждет тюрьма». Кусо впервые осознала, что на самом деле происходит, и нашла в себе силы прислушаться к голосу разума. «Годик отсидишься, потом можешь вернуться в Москву», – сказал милиционер, протягивая ее документы. Сердце Кусо ухнуло вниз, она снова пошла собирать вещи. Девушка вернулась в Бугуруслан и опять устроилась в барачную библиотеку. Этот период жизни она вспоминает с явной неохотой. Изо всех сил Кусо старалась не терять присутствия духа, но ее душил город: никто ее не понимал, и она была для всех чужой. Одиночество и безысходность обступили со всех сторон, поддержки ждать было неоткуда; она, слово призрак, ходила по Бугуруслану, не нужная никому и ничему. И тогда Норсоян серьезно задумалась о самоубийстве.

– Что же вас остановило? – спрашиваю я.

Людмила пожимает плечами, а потом смотрит в глаза.

– Неистребимая жажда жизни. А может, просто книжку интересную торопилась дочитать.

Спустя год Кусо неслась в Москву.

Страна рухнула, мир преобразился, у меня родился первый ребенок

Вернувшись в столицу, Кусо не торопилась возобновлять шумные посиделки с друзьями. На этот раз она хотела закрепиться в городе, что стало еще сложнее – работы не было, прописки по лимиту во второй раз уже не давали. Тогда Кусо пошла устраиваться на фабрики, пробуясь на самые черные работы. Вначале она испытала свои силы на токарно-фрезеровочном станке, но режим работы на заводе оказался слишком тяжелым, и Людмилы хватило только на два дня. После этого она устроилась на ткацкую фабрику, но и там продержалась не больше недели. Тут на помощь Кусо пришла несостоявшаяся свекровь – она договорилась с ЦК комсомола, чтобы девушке нашли место, и ее позвали на ликеро-водочный завод в Подмосковье. Кусо легко взяли на новую работу, поскольку главным критерием для предприятия было наличие справки об отсутствии алкоголизма. Норсоян до сих пор помнит свой первый и последний день в этом месте. «Разгар зимы. Общежитие для рабочих завода находилось в тоскливом здании бывшей сельской школы. Женщины жили в одном огромном классе, мужчины – во втором. Я заночевала в этом общежитии, услышала, как ноет ветер и воют волки где-то в степи, и смылась оттуда. В общем, я перебрала все».

Это был конец восьмидесятых. С работой у Кусо не складывалось, но выход нашелся в другой стороне – Кусо узнала о приеме в строительное ПТУ, от которого учащихся также определяли в общежития. Туда тоже было непросто попасть, но девушка все же договорилась, чтобы ее взяли учиться на маляра. По иронии судьбы, красный диплом биохимика Людмила на разных жизненных поворотах потеряла, а вот корочка из строительного ПТУ лежит у нее по сей день.

Чтобы себя прокормить, девушка снова устроилась уборщицей и по ночам мыла полы. Эта работа приносила неплохой доход, и все деньги она по старой привычке спускала на книги, театры и одежду от спекулянтов. Примерно в это время в Кусо начал просыпаться дизайнер. Вначале после приезда в Москву она любовалась тем, как одеваются столичные жители, но, когда первые восторги утихли, стала понимать, что некоторые наряды сделала бы проще. Рассматривая девушек в трамвае, она представляла, что на одном платье убрала бы массивные пуговицы, а на втором – обрезала бы оборку и, конечно, избавилась от жабо, оставив только воротничок. «Я мысленно упрощала все модели. Это выстрелило через десяток лет, когда я начала заниматься модой».

Людмила – теоретик моды. Она много пишет в профильные журналы и, пока я работаю над этой книгой, заканчивает свою. Людмила рассказывает о взаимоотношениях моды и города. Книгу «Суперпозиция моды» Норсоян закончила за два с лишком месяца. Когда я спрашиваю, как она успевает писать (работоспособность Людмилы вызывает у меня острую зависть), она скромно улыбается и отвечает, что ей просто больше нечего делать. Я киваю, и, когда мы договариваемся о следующей встрече, заглядываю в календарь Людмилы (довольно условный, это расписание на листе А4) и вижу, что неделя у нее забита больше чем наполовину. Вот это я понимаю – нечего делать! Хотя для такого активного человека, как Норсоян, это, наверное, и есть ничегонеделание. Тем не менее она регулярно проводит семинары и читает лекции, ходит в школу FF и принимает у себя гостей: журналистов, редакторов, научных сотрудников, дизайнеров, предпринимателей и просто друзей. И все это несмотря на диагноз.

В студенческие годы Кусо начала тянуться к простоте не только в моделях, но и в цвете. Тогда она обнаружила на Патриарших прудах комиссионный магазин, куда беднеющие жены дипломатов и внешнеторговцев сдавали свои одежду и обувь, произведенные в Польше, Италии, Франции. Кусо влюбилась в эти наряды и начала одеваться в новом месте, благо там товары стоили столько же, сколько у фарцы. Девушка была довольна, но такой «шопинг» в конечном счете чуть не стоил ей комсомольского билета. Пристрастившись к монохрому, Кусо начала одеваться только в черный цвет. Это не понравилось строевой молодежи, посчитавшей наряды одногруппницы слишком депрессивными. Студенты поставили на обсуждение вопрос об отчислении отщепенца, аргументация была такая: «Она носит черный цвет, а значит, показывает, что молодежь в комсомоле живет плохо и не радуется жизни». Кусо, услышав такие обвинения, растеряла все слова и беспомощно смотрела на строгий суд. Спорить с такими аргументами было сложно, но защита у нее все же нашлась – одна из студенток вышла вперед и взяла слово. Это была высокая энергичная девочка из детдома, потерявшая родителей, а вместе с тем и всякий страх перед системой, поэтому свою позицию она высказала, не стесняясь в выражениях, суть которых была такова: «Обвинение абсурдно, собравшиеся продемонстрировали недалекость своего ума, а Норсоян надо позволить носить все, что душе угодно». Спорить с ней побоялись, комсомольский билет был спасен. «Кто бы знал, что через несколько лет он благополучно полетит в мусорное ведро!»