Галина Юхманкова - Из детства

Иногда я взрослые фильмы смотрю. Мне разрешают, если про войну. Или «Клубкино-путешествий». Как люди в других странах живут. Мне бабушка с дедушкой часто разрешают телевизор на посёлке смотреть. Только они концерты одни смотрят. И мне не интересно. А если про майора Земана кино – тогда другое дело, конечно. Там шпионы плохие в болоте тонут.

Если дедушка скучный концерт смотрит, то я в сад иду гулять. Там гамак висит, и одеяло толстое бабушка мне уже постелила. Чтобы удобней было качаться. И я качаюсь себе, и песни пою. «Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идёт лавина одна за одной, и здесь за камнепадом ревет камнепад». Очень мне эта песня нравится. Как будто про войну, но не про войну совсем. И я красиво петь всегда стараюсь. Чтобы громко было. Мне даже соседская Светка говорит, что я как радио у них. Значит, я хорошо пою.

У Светки в саду сарай есть. Хороший такой сарай. Там стол стоит, и диван старый с пружинами. Уютно в дождик сидеть. Капли по крыше барабанят резко. Гром гремит. А мы сидим себе, и здорово! Только пахнет в сарае плохо. Кошками старыми.

У дедушки тоже сарай есть. Только там вещи навалены. Журналы, одежда старая. Перчатки боксерские висят большие, кожаные. Это папа мой занимался в молодости. Шлем еще боксерский висит, смешной очень, в дырочку. Верстак в сарае есть, широкий такой. Очень в сарае тесно и неудобно.

Зато весной тут здорово в окно смотреть, как папа с дедушкой на улице дрова пилят. В сарае не холодно совсем, солнце в окно припекает. Я у окна стою и смотрю. Папа бревно толстое на кОзлы кладёт, и они с дедушкой пилить громко начинают. Козлы – не животные, у которых рога. Это подставка такая специальная, для брёвен. Стружки душистые из-под пилы веером разлетаются, блестят на солнце. В ручейки забиваются. Вода из сада на дорожку перед домом течет, и сосульки капают громко. Прямо в лужи. А в саду еще сугробы огромные. И в огороде тоже. Опилки так вкусно пахнут! На солнце нагреваются, и ароматными становятся. Потому что – березовые. А мне жарко в шубе. И я ныть потихоньку начинаю. И меня в дом отправляют, обедать.

Я вообще покушать люблю. Особенно – картошку жареную. Только у меня живот всегда болит, если пережарок много съем. Или когда назавтра – утренник в садике. Ну, это уже от волнения. Я всегда на утренниках выступаю. Потому что стихи лучше всех рассказывать умею. Громко и с выражением. Меня воспитатели всегда хвалят. Очень мне нравится, когда хвалят. А если живот болит – не нравится, конечно. Один раз ночью он разболелся. Перед утренником как раз. Мама сильно испугалась. Вдруг это аппендицит какой-то? Мне тоже страшно стало, потому что мама испугалась. И мы в больницу нашу побежали, на другом конце городка. Потому что телефона в квартире нет, а на улице телефоны сломаны. И врача вызвать не можем. Мы долго с мамой бежали, аж до Пионерской, где больница наша большая, красивая. С колоннами старинными, дворец как будто. Такие раньше у помещиков были. А доктор сказал, что ничего страшного, если живот болит. Это все – от волнения и нервов. Надо в ванночке теплой по вечерам сидеть. И экстракт хвои добавлять.

А как в ней сидеть, если у нас в новом доме воды не бывает? То есть она, конечно, есть немножко. Холодная. А горячая – ржавая всегда. Мама говорит, это потому, что дом наш новый. И трубы новые. В них еще ржавчина не затвердела. А откуда в новых трубах ржавчина? Они же новые…

Когда воды в квартире нет, папа вёдра берет, и с другими такими же папами через дорогу за водой идет, на пожарку. Это часть такая, почти военная. Там пожарные дежурят. Это наша пожарная часть номер сорок семь. На машинах красных так написано. И вышка там есть пожарная. И вода, конечно, тоже есть всегда. Вдруг где пожар?

Воду у нас отключают, и я в ванночках не сижу. И живот не проходит. Меня поэтому в «Семашко» положили. Обследовать. «Семашко» – больница наша, в Академгородке, старая очень. Зато – рядом. Не в Подольск ехать. Я Подольска этого боюсь очень. Если туда везут – значит, все, умрешь скоро… Хорошо, что меня – в «Семашко». Очень мне интересно было посмотреть, как это – в больнице лежать. Я прямо дождаться не могла, когда же меня положат. И здесь интересно всё оказалось! Бабушка мне после работы бульоны куриные в термосе приносила. Потому что больница – с институтом рядом. Через дорогу. У моей бабушки такие бульоны вкусные! С мясом белым. И вообще, все меня тут навещали. Даже Саша, мой двоюродный брат-моряк, приходил с другом. Меня навестить. Он в форме морской приходил, красивой, с фуражкой даже. Я очень, конечно, застеснялась. И выдрючиваться немножко начала. Ну, воображать немножко. Совсем чуть-чуть.

В «Семашко» масло соленое дают, и лечебные порошки в квадратных пакетиках. Никогда соленое масло не ела. Мне нравится. И вообще, здесь всё чуднОе очень… Кажется, что про меня кино снимают, и я на себя со стороны смотрю. Как будто меня две, а не одна. Забавно очень, когда тебя – две. Вот я сижу и вижу, как я в палату зашла, а вот – в столовую. В телевизоре это вижу, как будто. И уши закладывает.

А еще тут из тумбочек пахнет странно. Печеньем и яблоками. Потому, что всем яблоки приносят и печенье. Меня, наверное, выпишут скоро. Потому что я трубку резиновую не могу проглотить, чтобы сок пошел. Для анализов. И врачи на меня сердятся здорово. Третий раз уже уговаривают. А я – не могу. Наверное, у меня горло маленькое.

Ну, и что с того, что меня из больницы выгнали… И сами глотайте свои трубки! Живот-то не болит уже, и вот. И ничего я не трусиха. И врачей не боюсь. Мне даже бровь врачи зашивали без наркоза. Когда я в детском садике по столам прыгала, и упала нечаянно. И бровь пришлось зашивать иголкой большой и ниткой. Как у портного. И я не боялась.

Только я этого не помню. Маленькая совсем была, в младшей группе. Мне мама рассказывала. А вот когда мне коленку зашивали – это уже помню. Мы около дома играли, вечером, и темно. И скользко очень, потому что – март, подмораживало. Мы около дома в прятки играли, и я за бойлерную спряталась. А там хлам железный навален, и я поскользнулась случайно. И не больно было, когда упала. И кровь не сразу заметила, а только когда игра закончилась, и я под фонарь вышла. Тогда только я штанину распоротую вдруг увидела. И крови много. Конечно, я домой сразу побежала. Думала, это царапина, и надо всего-то зеленкой мазать. А мама испугалась, потому что там и не царапина была вовсе. И мы с мамой в «Семашко» побежали. Только не в большое здание, а в маленькое, деревянное, рядом. Там хирург сидел, дедушка старый. С усами, и в форме военной. Он по телевизору маленькому черно-белому кино про войну смотрел. Я тоже хотела кино про войну посмотреть, но дедушка хирург сказал, что сначала ногу мне зашьет. А потом я сколько угодно кино могу смотреть. А мама сказала, что заморозку мне нельзя. Аллергия потому что. И хирург фуражку снял, иголку толстую достал, кривую, гнутую всю, и нитку в нее продел. И сказал, что я кричать могу, сколько захочу. Если вдруг мне больно будет. А мне интересно было, как это – ногу зашивать. Я ведь не помню, как мне бровь зашивали. Маленькая ведь была, в младшей группе. А сейчас-то я в старшей уже. Но все равно очень больно было. И я плакала, конечно, и на хирурга ругалась немножко. Зато потом две недели в садик не ходила! Я дома с мамой сидела, и мама мне книжки читала. Я, конечно, и сама уже читать умею. Только мне больше нравится, когда читают. И с мамой дома сидеть очень понравилось. Потому что я болею редко, и не сижу с мамой вообще. Редко маму вижу.