Максим Шраер - Бегство. Документальный роман

Все восемь с лишним лет, пока мы сидели в отказе, Арраки оставалась нашими близкими друзьями и открыто с нами общались, что нас очень поддерживало. В отличие от многих наших друзей доотказных лет, Юри и Урве не страшились связей с отказниками, хотя у них и могли быть из-за этого служебные неприятности. У моих родителей и Арраков были на редкость ладные отношения. Родители звали Юри Аррака – «Юрочка», а Урве – «Урка» или «Урочка». Арраки звали отца не иначе как «Таафит», на эстонский манер, а в мамином имени удлиняли «и»: «Миила». Лишь однажды я был свидетелем того, как между отцом и Юри возникли разногласия. Шла обычная ночная беседа. Заговорили о войне, об эвакуации из осажденного Ленинграда на Урал, о военном детстве моего отца в глухой деревне, где местные ребятишки впервые живьем увидели еврея, а также о военных лишениях и о том, каково это было – месяцами не пробовать сахара и мяса.

– А ты, Юрочка, где был во время войны? – спросил отец у Юри.

– В Таллинне, с мамой, – невозмутимо ответил Аррак.

– Тяжело приходилось? – автоматически спросил отец, должно быть, представив, как жилось его ровеснику в оккупированном немцами городе.

– Да нет, почему, у нас была нормальная жизнь, – ответил Юри, в голосе которого чувствовалось напряжение.

В кухне старого дома повисло тяжкое молчание. Урве первая почувствовала, что мой отец обескуражен, да и Юри тоже было не по себе. «Давайте-ка я еще чаю согрею», – предложила она и принялась заваривать отвар из мяты, зверобоя и чабреца. Тогда я мало что понял из этого разговора, и списал трения между отцом и Арраком на две бутылки литовского кальвадоса, купленного до этого в райцентре и распитого за ужином. Я тогда еще не знал, что Эстония первой из европейских стран стала Jüdenrein, как раз в тот период, который Юри назвал «нормальной» жизнью. Не знал я тогда ни и о 20-й «эстонской» дивизии Ваффен-СС, ни о концлагере Клоога, находившемся к юго-западу от Таллинна. Можно ли, нужно ли теперь пятнать детские воспоминания кровавыми чернилами истории, которую я изучил уже взрослым?

Поездки в Панга-Рехе венчали наши ежегодные эстонские каникулы. Мы впитывали целительную тишину хутора, наполнялись спокойствием нордических пейзажей. Навещая Арраков каждое лето, с 1976 по 1986, мы наблюдали, как меняются их интересы и предпочтения. Перемены эти предшествовали распаду брака между Юри и Урве, а ведь когда мы только познакомились, в их доме царила совершеннейшая идиллия. Поначалу Арраки культивировали эстонские народные традициями, фольклор, деревенский образ жизни. Постепенно они обратились к буддизму и астрологии, которой особенно увлеклась Урве. Как-то летом 1980 года мы приехали в Панга-Рехе и обнаружили перед домом своеобразное сооружение – высоченную буддийскую ступу из известняка, на которой был яркими красками нарисован полуприкрытый глаз. Эту ступу Юри возвел вместе со своим новым приятелем Велло С., эстонским художником. Прогуливаясь с моими родителями по пустынному морскому берегу, Велло толковал о диссидентском движении в Эстонии и развивал перед ними планы того, как нелегально пересечь границу с Финляндией где-нибудь в северной карельской глуши. Оттуда он планировал добраться до Хельсинки, паромом переправиться в Стокгольм и попросить политического убежища в Швеции. Велло наизусть зачитывал отрывки из «Зверофермы», а свою хипповую подружку прозвал Молли, по имени кобылки из антиутопии Оруэлла. В то лето в воздухе хутора впервые повисло нехорошее, тягостное предчувствие беды. Туманные, блеклые полотна Велло все как на подбор носили немного сюрные названия, которые будто приснились автору. Мне запомнилась его картина под названием «Воспоминания смотрителя зоосада». Юри, возглавлявший секцию графики, а позже секцию живописи в эстонском отделении Союза художников, пытался помочь Велло с устройством выставки. Подозреваю, что именно Велло сыграл какую-то роковую роль в цепочке событий, которая повлекла за собой развод Арраков, а также мрачную полосу в жизни нашего друга, «художника Юрочки».

В августе 2000 года, в медовый месяц, я привез Кэрен в Панга-Рехе. С тех пор мы были в Эстонии еще трижды, проводили ностальгические (для меня, но не для моей жены) летние каникулы в Пярну, в компании моих друзей Кати и Макса. В хуторском доме Арраков, под закопчёнными балками, среди потемневших стен и ржавой крестьянской утвари, всяких-разных коровьих колокольцев, прялок, затупленных кос и дырявых медных котелков, теперь заваривала травяной чай вторая жена Юри, миловидная Иви. Стены не белили уже много-много лет, а кажется, будто только вчера мы с родителями сидели за этим длинным дубовым столом. В конце 1980-х Урве Аррак уехала из Эстонии и следующие двадцать лет провела в Канаде и США, однако жить без Эстонии не смогла и вернулась. Арно Аррак пишет потусторонние пейзажи, по манере и мироощущению чем-то напоминающие ранние работы своего отца. Младший сын Юри, красавец Ян, мой ровесник, из Эстонии не уезжал. Он стал предпринимателем и трагически погиб в 2006 году. Урве вернулась домой, в Таллинн, где и умерла от рака в 2012 году. Теперь уже другой Панга-Рехе, другой дом, где идет другая жизнь, хозяйничает другая женщина, но Юри, пусть и изменившийся и постаревший, пишет завораживающие холсты, которые по-прежнему переносят меня в другое измерение реальности. Юри стал тише и сентиментальнее, как мой дорогой отец и другие художники, рожденные в год 1936-й – Год Крысы.

В наш первый приезд в Панга-Рехе, во время долгих прогулок по берегу моря, я угощал жену ягодами можжевельника и рассказывал ей о детстве в Эстонии. Я поведал Кэрен и самую фантастическую историю про Панга-Рехе, в которую моя жена-американка так и не поверила, несмотря на мои клятвенные заверения. Дело было так. В августе 1983 года мы с родителями, как обычно, поехали из Пярну в гости к Арракам. Не успели мы вылезти из машины, обняться и поцеловаться с Арраками, как Юри сказал:

– Завтра поедем а гости к Вяйке Луби.

На эстонском языке «вяйке» означает «маленький»; в первое пярнуское лето мы снимали домик на улице Вяйке-Сеппа, то есть улица «маленького кузнечика».

– Дядя Юра, а кто такая Вяйке Луби? – спросил я.

– Это строительница башен. Местное чудо. Сам увидишь, – ответил Аррак.

Наутро, подкрепившись гаргантюанским омлетом с грибами, укропом и зеленым луком, мы двинулись вглубь материка по грунтовой дороге. Мы ехали примерно полчаса, пока не уперлисьв большую поляну, которую с трех сторон окружали высокие стройные сосны. По соседству журчал ручей, цвели желтые лилии. Вдоль дороги росли кусты малины, их ветки сгибались под тяжестью спелых ягод, небывало крупных, похожих на сливу-венгерку. Пейзаж был просто райский. В высокой траве паслись овцы. На дальнем краю поляны был разбит огород и стояло несколько ульев, сколоченных из разномастных досок, а один – даже из резных подлокотников и изголовья старого кресла. А посреди поляны высились башни Вяйке Луби.