Лев Данилкин - Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

Или же правильнее будет отнести Гагарина к типу, описанному Толстым: “каратаевскому”, “олицетворению всего русского, доброго, круглого…” [4]; воспринимать его как “народного философа”, чья жизненная стратегия может быть передана формулой “не нашим умом, а божьим судом”? И раз так, не есть ли жизнь Гагарина просто уникальное приключение одной из составляющих земной глобус капель, приснившихся Пьеру Безухову, – капли, которая не просто вышла на поверхность, чтобы разлиться там пошире и в наибольшем размере отразить Бога, но вдруг, вопреки законам гравитации и божественного круговращения, в стремлении максимально приблизиться к свету, нашла в себе силы выпрыгнуть на полтора часа из этого живого глобуса – и затем, отразив Его в большей мере, чем любое из когда-либо живших на Земле существ, опять вернулась, слилась со всеми и, как все, устремилась, когда пришло время, к центру?

Или же ключ к Гагарину – его военная форма: кшатрийская натура [4] Кшатрии – каста воинов в Индии; люди, у которых импульс мужества превышает чувство самосохранения. – Прим. ред. , человек длинной воли – происходящий из самых низов, родившийся в темном углу истории – и сумевший, за счет феноменально сильного, величественного характера, преодолеть судьбу, намотать кишки истории себе на запястье?

Или же он был чрезвычайно, что называется, юркий, предприимчивый тип, продавец от бога, с развитыми гораздо выше среднего коммуникативными способностями, виртуозно пользовавшийся своей обаятельной улыбкой – а когда надо, так и пачкой собственных фотографий, которые носил во внутреннем кармане кителя и подмахивал залихватскими автографами – вроде “И на Марсе будут яблони цвести… Ю. Г.”; тип по сути совершенно не творческий, но относящийся, по классификации Гладуэлла [5], к “объединителям”: разносчик социальных вирусов, спровоцировавший в обществе эпидемию энтузиазма?

Что вообще у него было в голове? Почему, при росте 165, единственный спорт, который он с упорством осваивал на протяжении всей жизни, был баскетбол?

Почему некоторые близкие знакомые описывали его вовсе не как жизнерадостного сангвиника, а скорее меланхолика, чуть ли не Пьеро – ценившего поэзию, тишину и философию?

Как он умудрился убедить начальство усадить в “Восток” именно себя – если за месяц до 12 апреля у него случился гнойный гайморит, который лечили антибиотиками, с проколами и пункциями? [14].

Что означает странный эпизод с “ташкентским ужасом” – когда в 1963-м, на “слете молодых тружеников”, Гагарин лег спать в темной комнате и проснулся от того, что на него спикировали сотни летучих мышей, которые вцеплялись в его простыню, в волосы, в тело; напуганный, голый, он стал орать, выскочил за дверь – и попытался рассказать друзьям о тьме жутких тварей, атаковавших его. Но комната была плотно заперта, какие еще мыши? “Простой советский парень”, говорите? “Везунчик”? Мистер “Банк-Ошибся-В-Вашу-Пользу”? Не обошелся ли ему полет чуть дороже, чем он сам потом рассказывал, не был ли этот момент экзистенциального ужаса рентгеновским снимком его души, атакованной демонами?

Памятник явно пора отчистить – а заодно показать, что у истукана был оригинал – который, похоже, существенно отличался от монументального образа.

Но с какой стати нам проявлять интерес к его биографии? Какой урок можно извлечь из нее? Какую такую идею за ней увидеть? Не идем ли мы на поводу у большинства, не становимся ли жертвами магии больших чисел – раз ему аплодировали миллионы людей, значит, он в самом деле был уникальной личностью?

Или грубее: если некий объект пользуется несомненным рыночным спросом – значит ли это, что он в самом деле обладает некой художественной (в данном случае – sup specie aeternitatis [5] С точки зрения вечности (лат.). – Прим. ред. ) ценностью? Или Гагарин как самостоятельная биографическая единица – то же, что херстовское чучело акулы за 12 миллионов долларов: курьез на вид и мошенничество по сути?

Ну да, он первым побывал там, куда никто не совал нос, и углядел там нечто такое, что никто до него не видывал, – нечто, предположительно, очень важное. Однако очевидно ведь, что “первый” и “лучший” совершенно не одно и то же. Владимир Джанибеков, вручную, без подсказок пристыковавший корабль к мертвой, неуправляемой станции “Салют-7”, был безусловно более искусным пилотом, чем Гагарин. Инженер-конструктор Константин Феоктистов был гораздо более компетентным в том, что касается устройства корабля, его возможностей и ограничений. Валерий Поляков, просидевший в космосе 437 суток безвылазно, был более выносливым, работоспособным и самоотверженным, и вообще такого рода пребывание на орбите в качестве подвига выглядит гораздо более внушительно, чем полуторачасовой пикник. Совершавшие суборбитальные полеты летчики-испытатели, вроде друзей Гагарина – Мосолова, Гарнаева, Ю. Быкова, Гридунова, были более квалифицированными – и, наверное, еще более смелыми, чем Гагарин, авиаторами. Да чего уж далеко ходить: все гагаринские рекорды были меньше чем через полгода вчистую побиты его собственным дублером Титовым – который летал дольше, дальше, опаснее; и именно Титов, а не Гагарин, “был первым, кто доказал, что в космосе можно работать” [7] и что у пилотируемой космонавтики больше перспектив, чем у автоматической.

Правда ли, что нам нужно иметь представление о биографии человека, который, формально, всего лишь дал согласие – осознанно оценив риски, зная об ожидающем его вознаграждении, взвесив все “за” и “против”, без какого-либо принуждения, – проверить на себе созданную кем-то еще технологию? Мало ли что на ком испытывали. Почему бы нам не написать биографию человека, на котором тестировали пенициллин, или – еще более уместный пример – жизнеописание пилота Гарольда Грэма, который 20 апреля 1961 года, буквально через неделю после полета Гагарина, успешно испытал на себе ранец с ракетным двигателем: взлетел на высоту примерно 1,2 метра и плавно полетел вперед. Весь полет продолжался 13 секунд – но был чрезвычайно рискованным предприятием и выглядел даже более эффектно, чем полет “Востока-1”: Гарри Поттер, волшебство в чистом виде. В чем разница между Гагариным и Грэмом?

Почему один останется курьезом из Википедии, а другой – неиссякающим источником магнетизма?

Только в эмоциях. Про одного мы всего лишь знаем, в другого – еще и верим.

Не случайно провинциальные музеи, посвященные Гагарину, производят впечатление индуистских святилищ: самодельные, потертые, пестрые, намоленные; тот, кто воплотил в себе триумф технологий, репрезентируется здесь через пожелтевшие вырезки из газет, скульптуры из пластилина, пластиковые цветы и акварельки в барочных рамах.