Карл Май - Моя жизнь и стремление. Автобиография

Сколько было горьких вздохов, сколько пролилось слез и сколько сокрушительных приговоров было вынесено в отношении так называемого окружного врача, сейчас уже трудно установить – более, чем через шестьдесят лет. Но я до сих пор точно знаю: чтобы положить конец нашей ужасной душевной боли, бабушка заверила нас, что каждый из нас может вернуться домой ровно к десяти.

В тот год, когда мы унаследовали дом в три раза больше, с садом в пять раз больше, в котором имелся пруд в десять раз больше, с лягушками в двадцатикратном количестве. Это вызвало внезапную и приятную перемену в нашем настроении. Мы с радостью поехали домой вместе с бабушкой и пустой корзиной с крышкой.

Это произошло в то время, когда я уже не был слепым и уже мог выходить.

Я не родился слепым и не имел наследственных физических недостатков. Отец и мать, определенно, были сильными, здоровыми натурами. Они никогда не болели вплоть до самой смерти. Утверждение о врожденном изъяне – несправедливо, и я абсолютно не могу с этим согласиться.

Тот факт, что вскоре после рождения я настолько серьезно заболел, что потерял зрение и томился целых четыре года, был результатом не наследственности, а чисто бытовых условий, бедности, незнания и пагубных лекарств, жертвой которых я стал.

Но как только я попал в руки компетентного врача, мое зрение вернулось, и я стал очень сильным и выносливым мальчиком, достаточно сильным, чтобы бороться с кем и с чем угодно.

Но прежде чем начать рассказ о себе, я должен какое-то время побыть в той среде, в которой прожил свое первое детство.

Мать унаследовала еще и долги за дом. Взыскивались проценты. В результате мы только жили почти бесплатно, да и то не совсем. Мать была бережливой, и отец был по-своему бережлив. Но поскольку он был неумерен во всем – в своей любви, в гневе, в прилежании, в похвале, в упреках, таким же был и в своей рассудительности.

Разумно было бы рассудить, что небольшое наследство может стать только стимулом для сохранения сбережений и освобождения дома от долгов. Но даже если он действительно не мог поверить, что внезапно стал богатым, то все-таки мог предполагать, что теперь может перейти к другому образу жизни.

Он всю жизнь воздерживался за ткацким станком от всякой внешней борьбы. Теперь у него был дом и у него были деньги, много денег. Он мог достичь чего-то другого, лучшего, чего-то более удобного и более полезного, чем ткачество. Перед сном в своей постели он погружался в мечты. Пока он лежал в постели, не в силах заснуть и размышлял, что же предпринять, он слышал, как крысы грохочут над ним в пустой голубятне. Это грохотание повторялось изо дня в день, и поэтому, как это хорошо понятно любому психологу, он решил прогнать крыс и завести голубей. Он захотел стать торговцем голубями, хотя мало что понимал в этом деле. Он слышал, что здесь можно заработать много денег, и считал, что даже без необходимых специальных знаний у него достаточно ума, чтобы стать более ловким, чем любой торговец. Крыс прогнали и завели голубей.

К сожалению, без денег это приобретение не обошлось. Маме пришлось пожертвовать одним из своих мешочков, может быть, двумя. Она сделала это неохотно.

Она не радовалась голубям так как мы, дети. Больше всего нам нравилось наблюдать, как менялись милые существа, покрываясь нежным пухом и оперяясь.

Он купил две пары очень дорогих «синих» голубей. Принес их домой и показал нам. Он надеялся заработать на них как минимум три талера.

Через несколько дней синие перья оказались на земле: они были ненастоящими, просто приклеенными.

Драгоценные «синие» оказались не слишком ценными полевыми белыми голубями.

Отец купил очень красивого молодого серого голубя за талер и пятнадцать добрых грошей. Спустя короткое время выяснилось, что голубь слепой по возрасту. Он не вылетал из чердака, его стоимость была равна нулю.

Такие и подобные им случаи умножились. В результате маме пришлось пожертвовать третьим мешочком для развития торговли голубями.

Конечно, отец тоже очень старался. Он не бездействовал в праздности. Он обошел все рынки, все гостиницы и таверны, чтобы купить или найти покупателей.

Вскоре он купил горох; душистый горошек, который получил «наполовину бесплатно».

Он постоянно переезжал из одной деревни в другую, от одного фермера к другому. Он все время приносил домой сыр, яйца и масло, в которых мы не нуждались.

Он покупал их слишком дорого для того, чтобы фермеры склонились к торговле, а избавлялся от них лишь с большими усилиями и потерями.

Эта неустойчивая бесполезная жизнь не способствовала, а лишала счастья в доме; это съело даже остальные льняные кошельки.

Мать напрасно увещевала добрыми словами. Она рассердилась и замолчала, пока это не стало грехом продолжать.

Тогда она решилась и пошла к городскому судье Лайрицу, кто в данном случае показал себя гораздо более разумным, чем в те времена с нашими лягушками.

Она описала ему всю свою ситуацию. Она сказала ему, что хотя она очень и очень любит своего мужа, в первую очередь она должна заботиться о благополучии своих детей. Она сообщила ему, что кроме кошельков, о которых она говорила до сих пор, у нее есть еще один, который она еще не показывала своему мужу, но хранила в секрете. Городской судья должен проявить любезность и подсказать ей, как она может вложить эти деньги, чтобы защитить себя и своих детей. Она поставила перед ним сумку. Он открыл ее и посчитал. Было шестьдесят твердых, блестящих, хорошо начищенных талеров.

Поразительно! Так подумал об этом городской судья Лайриц, затем он сказал: «Моя дорогая фрау Май, я знаю вас. Вы хорошая женщина, и я Вас поддерживаю. Наша акушерка состарилась, нам нужна молодая. Вы поедете в Дрезден и станете акушеркой на эти деньги. Я ручаюсь! Если вы вернетесь с хорошими оценками, мы сразу вас примем на работу. Даю вам слово. Но если у вас будут низкие оценки, мы не сможем вас нанять. А теперь идите домой и скажите своему мужу, чтобы он сразу пришел ко мне, мне нужно с ним поговорить!»

Это произошло. Мать уехала в Дрезден. Она вернулась с первыми оценками, и господин Лайриц сдержал свое слово, ее наняли.

Во время ее отсутствия домом управляли отец и бабушка. Это было трудное время, время страданий для всех нас.

Случилась оспа. Мы, дети, заболели все. Бабушка едва держалась на ногах, как и отец. У одной из сестер больная голова превратилась в деформированную забинтованную шишку. Лоб, уши, глаза, нос, рот и подбородок полностью исчезли. Врачу пришлось искать губы ножом, прорезая бинты, чтобы дать пациентке хотя бы немного молока. Она до сих пор жива, самая счастливая из нас, и никогда больше не болела. Мы все еще можем видеть шрамы, которые доктор оставил на ней, когда искал ее рот.