Семен Злотников - Стать писателем пьес. Мастер-класс

А потому рекомендую книжку Семена Злотникова тем, кто готов говорить о себе, своих страстях и проблемах, о жизни и смерти не только искренне и правдиво (автор книги в своем творчестве поступает именно так), но и профессионально. Злотников – живой классик. Для меня большое счастье регулярно приглашать его к своим студентам мастерской ГИТИСа для проведения спецкурса «Работа режиссера с драматургом».

Иосиф Райхельгауз,

народный артист РФ,

художественный руководитель

театра «Школа современной пьесы».

Жизнь – то, что помнишь и знаешь. Значит, и книга о ремесле будет про то, что я помню, знаю, о чем догадываюсь и во что верю.

По ходу придется коснуться вещей, не имеющих как бы прямого касательства к ремеслу (конкретно, писанию пьес!) – без которых, однако, само ремесло (конкретно, писание пьес!) навряд ли сгодится.

Наконец, предваряя вопрос: что за прихоть назвать мастер-класс «Стать писателем пьес» (а не – «Стать драматургом»!) замечу: никакого особого смысла в решении этом – не существует. Скорее – бессмыслица, прихоть. Точнее, смутили два слова, похоже звучащих: драматург, демиург… Ну, какой из меня демиург?..

Что откуда берется (охота, к примеру, творить!) – можно долго гадать! Но – хотя бы намек…

…Время действия – сразу после Второй Мировой (как давно и недавно!). Место действия – самаркандский двор. По периметру, в качестве декораций – лачуги для семей беженцев. В центре – один на всех водопровод с рукояткой. У которого днями, как приговоренные, дежурили жильцы с пустыми ведрами в ожидании подачи воды.

Я еще не ходил. Получается, ползал. И стало быть, помню себя лет с полутора.

Исходным событием драмы явился дитячий понос. Голенький и обделанный до ушей (после большего счастья со мною уже не случалось!), я блаженствовал на солнышке посреди двора, покуда мама меня не хватилась. Дальше, как будто она засмеялась при виде меня, и как будто соседка ее укорила, как будто она позволяет «мне срать, где попало» (цитирую точно и смачно со слов старшей сестры!).

Мой первый спектакль, по всему, начинался почти идеально – с конфликта!

Мама тоже, короче, за словом в карман не полезла. Скоро, как водится, «дружеская» беседа переросла в драку. На вопли и всхлипы соседки сбежались жильцы. Стали разнимать. Судить. Рядить. Ругаться и ссориться.

Обо мне все забыли, а я, годовалый, смотрел на людей и все абсолютно про них понимал. Про то, кто что думает про другого, как смотрит, что скажет и где промолчит, и кто кого любит, а кто кому лжет…

По всему, день, когда я «обделался», можно признать днем посвящения в писатели пьес…

И никому-то писатель пьес рождением не обязан. А если обязан – то только себе. Он сам себе папа и мама, повивальная бабка, нянька, первая учительница, школа и университет, и сам, в идеале, создает правила и сам же им следует.

Говорю вопреки бытующему мнению, будто писатель пьес родится в театре, и только благодаря ему. Боюсь, придется тогда согласиться, что автомобиль придумал автомобилиста, корабль мореплавателя, а человек – Того, Кто придумал его.

Все же, осмелюсь предположить, что всякое новое предложение миру в образе пьесы – и есть театр. Для пущего понимания, театр начинается с предложений Софокла, Шекспира или Чехова. Это они задают орбиту вращения планеты Театр.

Долго не удавалось проникнуться фразой: за мгновенье до смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь. (Столько было всего, как такое возможно?) Пока однажды я вдруг не представил себя в ситуации «за мгновенье до смерти».

Видением вдруг пронеслись обрывки картинок давно позабытых событий. Как будто неважных, как будто не бывших со мной. (По пути вдруг припомнилась фраза из пьесы «Инцест»: «Моя жизнь выплывает ко мне – как представить, что выплыл давно затонувший корабль…»)

Мне как будто давалось понять, что на самом-то деле они, события эти, и были настоящим содержанием моей жизни. А, казалось, бесценные годы взросления и постижений (детский сад, школа, техникум, армия, университет, работа на телефонных узлах, в газетах, театрах!), сердечные встречи и горькие расставания – все это осталось за кадром, как брошенный хлам. Неожиданно то, что казалось не важным – вдруг обрело смысл, который еще предстоит разгадать…

Прав, полагаю, Виктор Петрович из пьесы «Пришел мужчина к женщине», когда говорит: «А, может, я ошибаюсь и мелочи – не мелочи, а главное и наоборот: главное – мелочь?..»

Отведав однажды плодов с древа забвения – вкуса их уже не забудешь. Блажь, фантазия, самогипноз (да мне, право, неважно!) – но на подступах к новой пьесе я стараюсь бежать суеты, закрываю глаза на мгновенье и подолгу вглядываюсь внутрь себя. Как в пропасть, на дне которой пылятся до срока сокровища…

…Мне где-то в районе четырех-пяти лет, и я уже в банде таких же, как я, и повзрослее огольцов – грабителей с большой дороги. Верховодил нами рослый крепыш (десяти-одиннадцати лет; впрочем, может, постарше!) по имени Артем, по кличке Шестипалый. Под чутким его руководством мы совершали набеги на рынок, откуда возвращались – кто с персиком, кто с самсой, кто с пучком свежей зелени, кто с узбекской лепешкой, кто с палочкой шашлыка. И также, из дома тащили к нему, что могли. Притворялись убогими и попрошайничали. Клянчили у военных папиросы, скупали билеты в кино на трофейные американские фильмы (типа «Тарзан») и продавали перед сеансом подороже. Взамен от него получали бесценные рогатки по воробьям плюс патроны (гнутые из алюминиевой проволоки уголки) его собственного производства.

Артем защищал нас, не ведая страха. Обидеть кого-то из нас – означало обидеть его. Мальчишки с других улиц побаивались с нами связываться.

Многих забыл, а его ясно вижу: смуглого, скуластого, зеленоглазого, в длинной до пят офицерской шинели, которую он не снимал ни зимой, ни летом (единственное наследство от отца, вернувшегося с войны и вскоре умершего).

Своих он не унижал. Провинившихся – не попрекал, не наказывал. Разговаривал тихо, без нажима. Спокойно, внимательно глядя в глаза.

Шестой палец на Артемовых конечностях завораживал и проливал свет на, казалось, необыкновенные умения нашего вождя.

К примеру, он дрался исключительно ногами. То есть, вообще не пуская в ход руки (как будто берег для чего-то другого!). Молниеносно и точно в прыжке доставал своей босой «шестерней» ухо или подбородок рослого противника. Брюс Ли еще не родился, или ходил под столом, а наш Шестипалый уже демонстрировал чудеса «ножного боя».