Семен Злотников - Стать писателем пьес. Мастер-класс

Где-то посередине между писателем-лакеем и писателем-схимником обитает писатель-рыбак. Загадочное существо, пребывающее в непрестанном поиске и обуреваемое страстями. Почитает все сущее, служит Добру, различает Зло и свято (наивно!) верит, что сможет его (Зло!) победить. Очень желает помочь этому миру. Что, собственно, и помогает ему выживать.

Рыбак открыт всем ветрам. Не чурается нового и не держится старого. В своих неудачах винит себя одного. Просто делает выводы, и движется дальше. Великая мечта и главная амбиция – поймать в свои сети побольше душ. Как можно побольше!

Быть услышанным, узнанным, понятым для ловца человеческих душ – ценнейшая в мире награда. Подороже всех прочих, земных!

В отличие от схимника, способного существовать исключительно над облаками, и того же лакея, гораздого стлаться по грешной земле, рыбак обладает удивительной способностью (одновременно!) ползать и пресмыкаться, и вольно парить в разреженном пространстве.

Настоящий рыбак готов быть услужливым, милым, веселым и занимательным (чтобы только быть понятым!). До поры прикинуться лакеем (только быть понятым!). Задобрить клиента, расслабить, отвлечь от забот – и в минуту, когда тот созреет, умчать в облака.

Как пример, «по улову душ» во времени и пространстве – идеальными театральными писателями-рыбаками случились: Софокл, Шекспир, Мольер, Чехов (назвал самых значимых, на мой вкус, и преуспевших). Рядом с ними творило великое множество лакеев, знаменитых в свои времена, и совсем не малое число святых схимников, имена которых безвестно канули в лета.

«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», зато мы вольны выбирать, как писать и про что? Чтобы было понятно – чего мы хотим для себя? Для людей? Для мира – как это пафосно ни прозвучит…

Писателю пьес не приходится выбирать своих зрителей. Всё люди, и все купили билеты, и ни один не похож на другого. Разного происхождения, воспитания, интеллекта, морали и взглядов; открытых, подвижных, смешливых, угрюмых и лишенных элементарного чувства юмора. Вот и, поди, будь любезен всем угодить!

В идеале, по выходе из театра не должно быть обманутых. Пьеса, подобно твердой валюте, обязана быть обеспеченной золотыми запасами смысла и красоты. Без лукавства…

Писание пьес схоже с подвигом, который потребует от дерзнувшего всего таланта, всей веры в себя и всех сил, без остатка.

«О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью – убивают,

Нахлынут горлом и убьют!»

(Борис Пастернак)

Но где тот источник, откуда писателю пьес черпать идеи и силы?

При желании, всякий способен сообразить пару-тройку занятных сюжетов. Достаточно нескольких долек ума (понятно, чем больше, тем лучше!), элементарного честолюбия (и не элементарное сойдет!), тяги прославиться (тоже сгодится!), охоты разбогатеть (ну, это еще как получится!), очарования волшебным миром театра (волшебным, что правда – то правда!) и проч.

Но чтобы создать свой театр, подобный театрам Софокла или Шекспира, потребуется предъявить миру нечто покруче мудреных амбиций.

Мой совет на великих взирать с почтительным трепетом и восхищением, но без робости или страха. Как на звезды в небе. Гораздо важнее обнаружить некую логику космических траекторий, согласно которой они оказались там, далеко наверху. Заманчиво, весело, круто – однажды добраться туда самому. И чтобы добраться, помимо таланта, писателю пьес необходима высокая цель. Ведущая к звездам…

Невозможно долго и слепо чего-то желать (незнамо, чего!), тупо куда-то стремиться (незнамо, куда!), изо дня в день истязая себя писанием неодушевленных слов.

Высокая цель неизбежно приведет писателя пьес к собственным ответам на вечные вопросы: почему нам так трудно живется? почему надо мучиться? почему все не просто? почему надо верить и так трудно довериться? почему нет прощенья? почему надо казнить, если можно миловать? почему солнце одинаково светит добрым и злым? почему одного любят, а другого не любят? почему одному достается все, а другому – ничего? для чего родиться и потом умирать, а не жить вечно? что есть грех? что Судьба? что Божество? что Счастье? что Творчество? что Свобода? что Истина? что Смерть? что Любовь?..

Софокл и Шекспир метили предельно высоко и потому, надо полагать, сияют так ярко и долго.

По моему ощущению (давно, впрочем, сменившемся уверенностью!), высокая цель и есть тот заветный, единственный ключ, открывающий двери Искусства.

Высокая цель (необъяснимо, но факт!) сама выбирает средства для достижения. И чем она выше – тем (опять же, загадка!) совершеннее пьеса.

Незабываемое ощущение – когда получается пьеса!..

Возможно, кому-то мои маленькие прозрения покажутся всего лишь моими частными фантазиями. Говорю исключительно о своем опыте, другого у меня нет. Поверьте, она существует – незримая связь между высотой наших устремлений и тем, что мы пишем. От того, в каком направлении движемся (наверх или вниз!) зависит жизнь пьесы: долгая и полнокровная, либо короткая и жалкая. Всякий волен решать, куда целить…

Высокая цель и мотивация к ее достижению – что сиамские близнецы: одно без другого не выживает.

Случайно возникшая цель, промелькнувшая будто, как призрак, даст сил продержаться какое-то время. И даже чего-то удачно сообразить. Но, счастливо угаданная, пусть и далекая – как ничто другое мотивирует писателя выносить все невзгоды на пути к своему Театру.

Момент просветления (если о себе) наступил, когда поменял в сознании слово «драматургия» на слово «Жизнь». (Точнее – «Другая Жизнь»!) Которая будет, мерещилось мне, более понятной, более доброй, более терпимой, более мудрой, более честной, более красивой и более веселой. И вообще, обнаружить на нашей планете возможности другой жизни – представлялось невероятным. Как, помирая в пустыне от жажды, вдруг набрести на колодезь с водой.

Эта жизнь, рассуждал я, уже существует. И к чему еще мне повторять, что и так существует?

Взяло время понять, что такое – другая жизнь? И где она прячется, и как мне её обнаружить? И как еще так записать, чтобы выразить полно и внятно? Превратить в игру? Сделать необходимой?

Повертев головой по разным сторонам, заглянул однажды внутрь себя, где обнаружил великое множество других моих жизней.

Одного за другим и одну за другой я разглядывал и доставал из себя мужчин и женщин разных возрастов, устремлений и верований, добрых и злых, благородных и подлых, грубых и нежных, равнодушных и любящих, ищущих и обретших. К моему изумлению, все они были мной. Кто-то, возможно, мной лучшим, а кто-то – мной худшим. Всякими были они – те, что я…