Марк Уральский - «На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

– Интересный, однако, у вас разговор идет, – вступил в беседу стоящий сбоку от Валерия Силаевича, солидный, крепкого телосложения мужчина, с добродушным, немного помятого вида лицом. – Сталинские времена, конечно, не в пример нынешним суровые были. Большевики круто за дело взялись, и пока все старье не разломали, да не перелопатили, покоя никому не давали. История моей фамилии, а мы из здешних крестьян происходим, наглядный тому пример.

Папаню моего со всей родней загнали в колхоз, где они ишачили на советскую власть от зари до зари. При этом жили впроголодь, потому что все у них забирали. Председатель колхоза фамилию нашу не любил – за то, что в НЭП разжились маленько. Башковитые мои родственнички были да увертливые, оттого и попали в подкулачники.

Тиранили их по черному: без выходных вкалывать заставляли, а как что – сразу по мордасам. И понял мой папаня, что помрет, как тягловая скотина, если не сбежит из рабства этого колхозного в город.

Как-то раз увидел отец, что милиционер местный, пьяный, конечно, в дымину, лупит с отмашки брата его меньшого и орет: «Я тебя, кулацкая морда, в грязь втопчу». Тот стоит, не шелохнется, куда тут денешься – попал.

Закипело у отца все в душе, и он милиционера этого вилами как саданет! – и так вышло, что сразу насмерть. Братец его совсем духом пал и скулит: «Что ж ты наделал! Теперь нас точно всех сошлют или расстреляют».

Но отец не растерялся. «Не вой, – говорит, – мы его сейчас так картинно изобразим, что подумают, будто он сам по-пьяни на вилы наскочил».

Забросили они тело на стог сена: словно миллиционер туда сам, накушавшись до беспамятства, бухнулся и насмерть себя вилами приколол. И так аккуратно это представили, что ни у кого из односельчан и сомнений никаких не возникло.

Прошло какое-то время, и вот тебе новая напасть. Подрался меньшой брат с одним мужиком – тоже родственничком нашим. Дело это обычное, с каждым может случиться. Но тут народ набежал, стали разнимать. Отец начал усовещать брата: «Зачем ты бьешь ближнего твоего?» А тот в сердцах возьми да и брякни: «Чего лезешь не в свое дело! Кто поставил тебя начальником и судьей над нами? Ну и что с того, что ты старший! Это не значит, что тебе все дозволено. Не думаешь ли убить меня, как убил милиционера?»

Народ окружающий не очень чего понял, поскольку дело было шумное, и никто к друг дружке не прислушивался. Но отец мой перепугался и подумал: «Верно, узнали об этом деле». А если пока еще и не узнали, то при случае заложит меня меньшой брат, как пить дать, заложит».

И решил отец, что теперь ему непременно надо из деревни бежать и где-нибудь схорониться, пока все не уляжется.

Пошел он на следующий день в город, гвоздей прикупить, но с тайной мыслью – назад не возвращаться.

На пути в город попался ему колодец и захотел он воды напиться. Подошел и видит такую картину: молодая девка пришла воды набрать, а озорники местные к ней прицепились и нахальничают. Папаня мой, мужик справедливый и крепкий, за девку ту заступился, а она, понимая, что по дороге ему в отместку могут бока обламать, пригласила его к себе домой. Отец той девки, выведав из разговора, какая у папани беда стряслась, решил он ему посодействовать и отвел его в ближайший монастырь – их тогда еще не разогнали – к своему знакомому монаху, по прозвищу Семен-юродивый.

Монах этот, хоть и представлял из себя дурачка юродивого, однако же человек был многоопытный. К отцу моему почувствовал он симпатию и подучил его, как себя правильно вести. Заделал он ему язву на ноге, будто наколол отец где-то ногу и грязь занес, и велел тотчас в город, в районную больницу идти. В больнице, как увидели эту язву, то сразу положили папаню моего в стационар на излечение, посчитав, – так эта язва страшно выглядела! – что у него вот-вот общее заражение крови может начаться.

Пока отец в больнице лежал, он там всякие работы по хозяйственной части вызывался делать. То где подобьет чего, то подстругает, то подклеит… – он на все руки мастер был. И очень полюбился папаня больничному персоналу, в особенности, главврачу-еврею. Тот решил его после излечения при больнице завхозом оставить. Главврач – человек в районе авторитетный, сумел он для папани паспорт исхлопотать, прописал в городе и выделил ему в больничном хозблоке помещение под жилье.

Вот таким манером и стал отец мой городским жителем, и был тому очень рад, только по родным своим тосковал. В свободное время ходил он в монастырь к Семену-юродивому и тот его всегда утешал душевно.

Как-то раз говорит Семен отцу: «Тебе, чадо, надо в деревню свою идти, семью да родственников вызволять. Пускай тоже в город бегут, нечего им там маяться». Отец сначала испугался. «Как же это я, – говорит, – туда пойду, когда на мне такое дело весит. К тому же я разговоры строить не мастак, заикаюсь маленько, а председатель – уж увертливый, к нему надо с закрученным словцом подходить». Но Семен ему свою линию гнет: «Иди, – говорит, – ни о чем не тревожься, все у тебе получится, на то есть Божье соизволение. Говорить же за тебя брат твой меньшой будет. Ты только рядом стой, внимай всему вдумчиво и по ситуации действуй».

Взял отец отпуск, гостинцев накупил и маханул в деревню.

Приезжает и видит, что председателем новый мужик поставлен, старый не то угорел, не то утонул по пьяни. Ну, а жизнь идет все такая же, каторжная. И стал отец мой родню свою уговаривать: «Собирайтесь потихоньку, будем в город уходить, там житье не в пример колхозному, куда вольготней». Те сначала ни в какую, а потом призадумались, видят, что отец совсем другим стал, все при нем, явно в достатке живет.

«Хорошо, – говорит ему младший брат, – мы, положим, готовы уйти, но ведь не отпустят они нас просто так, с дерьмом сожрут. – «Ничего, – говорит отец, – самое главное, чтобы желание было, а там, Бог даст, и вырвемся на свободу».

И вот пошли отец с братом к председателю. Отец поздоровался только и молчит, а дядя, хоть и молод годами, говорить начал, не робеет. Мол, дорогой товарищ, видите, братец к нам пожаловал. Он давно уже в городе живет, паспорт у него исправный и работа подходящая – строитель новой жизни. Многому он чему там обучился для общественной пользы. Одна беда – родня его кровная, мы то есть, здесь остались. Скучает он по нам очень, оттого не может все силы положить на строительство социализма. Отпустил бы ты фамилию нашу в город, мы семейство дружное, нам поврозь жить никак нельзя.

Да, красиво дядя мой речь завернул, но только председателя не проймешь. «Не отпущу, – говорит, – у нас своих рабочих рук не хватает, сейчас будем производство кирпича организовывать, каждый человек на счету».

Так и ушли ни с чем, а председатель родне моей еще больше норму положил, да еще Комбед [7] Комбед (комитет бедноты) – комитеты деревенской бедноты, впервые созданные большевиками в 1918 г., как опорные пункты советской власти в деревне, вскоре они были распущены и вновь организованы уже в конце 1920-х г., в период принудительной коллективизации крестьян. подбил, чтобы своеволие свое идеологически обосновать. А те – сплошь бездельники, горлодеры да голь перекатная, что от зависти к чужому добру мать родную готовы в Сибирь упечь, и рады стараться. «Ты, – говорят, – жми их крепче, не то разъелись, других смущают, один вред от них».