Махназ Фаттахи - Фарангис

Я понимала, как сильно переживает отец из-за нашей бедности, но, когда он видел, что я не придаю этому особого значения, ему становилось легче. Порой по ночам он рассказывал мне интересные истории о честных и справедливых людях, на которых необходимо равняться. Герои этих рассказов были полны доблести и смелости, они никогда не рассказывали никому о своих трудностях и с гордостью и величием справлялись со всем сами, не рассчитывая на снисхождение.

Во время жатвы мы собирали колосья в большие снопы, а затем, перевязав, взваливали на спину и тащили к началу трассы, где было место сбора всего урожая. Так как я была довольно сильной девочкой, мне удавалось брать на себя достаточно большой груз, порой неся его то на голове, то на спине.

Сначала отец не давал мне нести большие снопы, а я все время просила его:

– Папа, давай же! Дай мне еще!

– Нет, Руле. Уже слишком тяжело!

– Смотри же, – задорно смеялась я в ответ на его слова. – Я смогу взять еще! Мне не тяжело!

Видя, как я легко передвигалась с немалым грузом на спине, папа очень удивлялся, а я кричала ему:

– Видишь! В следующий раз можешь положить мне и на голову! Я смогу!

В день с утра до вечера я переносила около ста снопов, затем весь собранный у трассы урожай мы отбивали, чтобы отделить пшеницу от сора и соломы. После этой работы мы собирали очищенную пшеницу в мешки и зашивали. Видя, как я работаю, отец, смеясь, кричал мне:

– Фарангис, это не ты боишься работы, а она – тебя!

Следующим этапом была промывка пшеницы. Для этого мы первым делом устанавливали две палатки, служившие навесом над нашими головами, а затем высыпали по очереди пшеницу в большие тазы. Тщательно промыв зерно, мы высыпали его на ткань, расстеленную на земле, чтобы пшеница высохла под лучами солнца. После этого мы везли зерно к мельнице, чтобы его смолоть. Я сидела возле нее и, насыпая сверху пшеницу, внизу придерживала мешок, следя за тем, чтобы мука не рассыпалась по полу.

Я выросла в трудностях и хотя была очень активным ребенком, не отличалась болтливостью и не была избалована. Одежда нам не покупалась даже раз в год, поэтому на мне всегда были старые вещи, покрытые заплатками, которых было так много, что казалось, будто вся одежда состоит из маленьких лоскутов, а не из цельной ткани. А изношенные резиновые сандалии, которые время от времени рвались, я сама научилась зашивать и чинить.

Постепенно работу по дому я научилась выполнять в одиночку. Я сама месила тесто, готовила хлеб, выводила стадо коров и овец на пастбище, сеяла семена, полола сорняки и собирала урожай.

Я занималась любым делом и очень часто сама отправлялась к горе за хворостом, чтобы разжечь костер. Местность, где мы жили, изобиловала небольшими кустарниками и деревьями, к которым я отправлялась со своим любимым острым топором, чтобы нарубить хвороста. Я ловко отделяла сухие ветки деревьев и сильным взмахом руки разрубала их, получая особое удовольствие от эха ударов моего топора о дерево, раздававшегося вокруг и, казалось, отражавшегося от гор, расположенных рядом. Нарубив достаточно хвороста, я собирала его в одну большую связку и, завязав прочной веревкой, со словами «йа Али» взваливала на спину и несла домой. Дойдя до селения, я чувствовала, как начинает прерываться мое учащенное дыхание, и лишь видя удивленные лица людей вокруг, понимала, что несу слишком много груза. Видя меня в таком состоянии и встречая перед домом, мама воздевала руки к небу и говорила:

– Боже! Хвала тебе! Дитя, ты лучше ста мальчиков! Господи, благодарю Тебя за эту девочку!

Иногда мы ходили собирать хлопок в селение Гурсефид, где до самого вечера, перевязав большим платком поясницу, я работала вместе со всеми. По маленьким щепоткам к концу дня у меня набирался целый мешок хлопка. Я не чуралась никакой мужской работы и ездила собирать урожай овощей, за что получала ежедневную зарплату, и уставшая, но радостная возвращалась домой. Иногда люди, которые нанимали меня на день, позволяли в течение дня съесть что-то из их урожая, и я с радостью во время работы, даже не помыв эти овощи, утоляла голод.

Весна была временем заметного увеличения божественной благодати, поля и горы покрывались растительностью, и я часто отправлялась к подножию Чагалванда, чтобы собрать что-то для дома. Каждый раз я возвращалась с большими мешками зелени, которой хватало нам в пищу на несколько дней. Природа весной позволяла нам питаться своими дарами совершенно бесплатно, поэтому мы особенно любили это время года.

Однажды в полдень, когда я была занята сбором зелени для дома, меня окликнула мама:

– Фаранг, иди сюда скорее! Посмотри, скоро наша овечка родит ягненка!

Я торопливо прибежала на голос мамы и увидела, как родители вдвоем помогают нашей овечке разродиться. Через некоторое время на свет появился маленький и неуклюжий большеглазый ягненочек, который едва стоял на ножках. Я так обрадовалась появлению такого чудесного сюрприза, что хотела побыстрее взять его на руки и, не удержавшись, попросила отца:

– Папа, пожалуйста, можно он будет моим?

– Хочешь его?

– Да, пожалуйста, дай его мне.

– Хорошо, – рассмеявшись, сказал папа. – Он твой.

– Как это? – удивилась мама. – Теперь ягненок будет принадлежать ей?

– Да, в этом нет ничего страшного. Теперь он будет ягненком Фарангис.

Я очень полюбила своего ягненка. Вся моя одежда всегда пахла моим новым другом, так как я постоянно обнимала его, бегала с ним и умилялась, хлопая в ладоши, когда он резво и задорно прыгал вокруг меня. Кярхаль, так мы прозвали его из-за того, что у него не было рогов, был очень шустрым и игривым. Даже издалека услышав мой голос, он всегда спешил ко мне навстречу.

Со временем мой ягненок вырос и превратился в красивого и сильного барашка, но он никогда не переставал ходить за мной, и мы всё так же были привязаны друг к другу.

Однажды, заметив странный взгляд отца, сильно меня напугавший, я спросила:

– Папа… Ты ведь не думаешь о том, чтобы зарезать Кярхаля?

– Фарангис, – как бы медля, начал он, – а ты разрешаешь его зарезать?

– Нет! – в ужасе вскрикнула я. – Его нельзя резать!

Папа в ответ покачал головой, но ничего больше не ответил.

В другой день он подошел ко мне и сказал:

– Фаранг, твоя одежда уже совсем износилась. Цветочки на платье совсем выцвели и стали какими-то почерневшими. Давай мы продадим Кярхаля и купим тебе новую одежду.

Посмотрев на свою изношенную одежду, а затем на Кярхаля, я согласилась, так как понимала, что, если откажусь, его все равно когда-нибудь зарежут. Мне очень не хотелось продавать его, но это было лучше, чем видеть своими глазами, как его режут.

В день, когда папа решил забрать Кярхаля на базар, я убежала из дома, чтобы не видеть, как его уводят от меня, прибежала к горе и, сидя у ручья, не сдерживаясь, горько плакала. Перед тем как вернуться домой, я умылась речной водой, чтобы никто не понял, что я долго проливала слезы, и медленным шагом начала спускаться с горы.