Лоранс Бенаим - Ив Сен-Лоран

Для оранских французов победнее война – это виноградный сахар, пироги на овсяных хлопьях, турнепс и батат на обед, пальто, которое перешивали в домашний халат. Когда дети войны вспоминали Францию, они думали о вкусном масле и зеленых плодоносящих лугах. Семью Матьё-Сен-Лоран не касались эти невзгоды. На их вилле царил постоянный праздник. Сюда приглашали девушек с широкой улыбкой, на джипах и в нейлоновых чулках, с ящиками виски и блоками сигарет «Лаки Страйк».

Люсьенна стала еще красивее: красные губы и сандалии на платформе. Она одевалась в черное креповое платье с квадратными рукавами, точно парижанка в Голливуде. Однажды вечером она пришпилила к своему декольте букет из ромашек, васильков и маков, вместо колье надела черный бархатный бант с пластиковым крестиком посередине… Ив был маленьким хитрецом. «Это было в деревне недалеко от Орана. Отца не было дома, и мать решилась на что-то вроде нелегальной вылазки: она отправилась на бал на американскую военную базу. Мы же, дети, тайно за ней последовали вместе со слугами: нам хотелось посмотреть, как мама танцует. Окна были высоко, одна служанка подняла меня на руках, и я увидел маму посреди бального зала…» [19] Le Monde . Portrait de l’artiste, entretien avec Yvonne Baby, 8 dеcembre 1983. . Люсьенна в платье из черного крепа – это его первое впечатление о моде, он сохранил его в памяти навсегда как ценный подарок. Тридцать лет спустя он воспроизвел модель этого платья, овеянного воспоминаниями о последних счастливых днях в Оране.

Счастье прекратилось в шесть лет, когда умер дедушка. Как вспоминала Люсьенна, Ив был его «солнечным лучиком». В один прекрасный день ребенок схватился за юбку матери и завопил: он впервые должен был покинуть ее. Его отправили в церковную школу, начался первый этап совершенно другой жизни. По-настоящему все началось, когда ему было восемь лет, в колледже Святого Сердца, где он остался до своего шестнадцатилетия. Выросший с сестрами, Ив Сен-Лоран до этого жил в королевстве фей. Воспоминания других людей про эти годы похожи на страницы в ежедневнике, где основные графы начерчены невидимыми чернилами.

Ив убегал туда, где взрослые не найдут. Он часто ходил в гости к Фернану Барону, своему соседу с улицы Шанзи, который был старше его на четыре года. Что ему вспоминается? «Мы придумали себе особый мир, где происходили всякие драматические события. Например, мы представляли себе, что мы аристократическая семья в изгнании, которая спасается от революции в карете. Иногда мы играли в прятки, иногда в “звенящую полночь”. Мы часто играли с его тетушкой Рене, очень ловкой и изобретательной женщиной». Была такая игра: погасить свет в комнате и спрятать в ней какие-нибудь громоздкие предметы. «Кто проигрывал, конечно, огорчался. Душевная организация Ива хорошо гармонировала с моей. Он участвовал во всем, что мы придумывали. Я что-то писал, а он рисовал на случайных листках бумаги».

Слишком много мечтаний и призраков, слишком много тайных змей в голове. Ив был похож на ребенка без возраста, который играет в ребенка, чтобы успокоить взрослых. Такой чертенок, даже не слишком добрый, но умевший составлять потрясающие букеты цветов и проводить почти весь четверг за перелистыванием журнала L’Illustration , самого любимого журнала в провинциальных семьях, у его родителей была полная коллекция.

Этот одинокий мальчик рисовал королев и принцесс. Казалось, его ждет слава. Директор школы изящных искусств Орана Альбер Мульфен руководил по четвергам кружком из пятидесяти детей, выходцев из квартала Сен-Мишель, которые учились рисовать по гипсовым муляжам. В 1992 году 86-летний профессор вспоминал: «Каждый год в большом актовом зале Дворца изящных искусств мы устраивали выставку учеников школы. Мадам Бертуен-Мараваль, постоянный завсегдатай этих показов, сказала мне однажды: “Вы знаете малыша Матьё-Сен-Лорана? Он придумал необычайный белый цвет”. Действительно, он добавил порошок серебра в гуашь, что говорило о его сообразительности, изобретательности и элегантности. Правда, меня смутило, что его работа должна была висеть в рамке из венецианского стекла, когда рисунки других детей были прикреплены простыми кнопками».

Люди казались ему одновременно близкими и чужими. Как будто он, нежный и пылкий, проходит мимо, а они ласкают его мимоходом. В Трувиле сентябрьские грозы подарили новые игры: «Лжец», «Мистигри», «Канаста» и, прежде всего, «Монополия». «Я помню, – рассказывала Симона, – бесконечные партии “Монополии”. Мы играли целыми днями. Голубые карточки с названием улиц Вожирар и Лекурб вызывали у нас презрение. Мы считали, что это “ ran ” [20] Музыкальный стиль, появившийся впервые в Оране в начале 1930-х гг., представлял собой соединение традиций арабской народной музыки, песен бедуинов-пастухов (берберов) и некоторых французских, испанских и африканских стилей. – Прим. пер. – ерунда, посредственность. В Оране женщина- ran – это дама без стиля и шика». Ив в шутку забрасывал окна соседей картошинами, разрезал ножницами платья матери, чтобы смастерить куклы из их обрезков…

Ив был окружен преданной привязанностью близких. «Никто его никогда не беспокоил. Он сам звал нас, когда мы были ему нужны. Это так и осталось». То он придумывал смешные истории, то наряжал свою младшую сестру Мишель, сажал ее в гостиной спиной ко входу и уверял мать, что это какая-то герцогиня пришла нанести ей визит. Иногда он был мрачен, но никто его не порицал за это. Однажды ночью мать тайком проникла в его комнату, чтобы выкрасть старые штаны для гольфа, с которыми он не расставался. Иву и Люсьенне всегда было весело вместе, как людям, которых сближает замкнутость и необщительность: они говорили о незначительных вещах, проверяли друг друга, как бы заставали друг друга врасплох по поводу какого-нибудь незначительного секрета, будто он вот-вот разобьется, как венецианский хрусталь, от внезапного признания. К тому же Люсьенна разделяла с сыном увлечение всякими глупостями. У них была такая игра: нужно было испугаться, глядя на портрет барона де Мовьера, который пристально смотрел на них, и бежать, будто он преследовал их взглядом во всех комнатах. Однажды произошло то, что должно было произойти: Ив бросил дротик и выколол барону глаз. Тут же они бросились к мастеру Жаку Абекассису.

– Сделайте что-нибудь, – попросила Люсьенна.

– Но это невозможно, надо отправить его в Лувр!

– Что вы! Мой муж скоро вернется. Надо починить картину. Посмотрите на того, кто это сделал!

Впервые в жизни Ив спрятался за дверью, красный от стыда.

Вот Иву уже двенадцать лет. Париж – это город, о котором он узнавал все подробности каждый четверг из газет большого книжного магазина Мане. Читая Vogue , он проглатывал все рецензии о премьерах, серию «Париж оживает», фотохроники Андре Остье [21] Остье, Андре (1906–1994) – французский фотограф, известный своими портретами художников и фоторепортажами о парижской жизни. , который появлялся на балах и танцевальных вечерах вооруженный камерой «Хассельблад». «Пятничные вечера в Опере привлекали совестливых меломанов и платья фру-фру [22] Платья с пышной сборчатой нижней юбкой из шелковой тафты, издающей при ходьбе характерное выразительное шуршание. . Накрахмаленные жабо роились вокруг новых воспитанниц». Страницы пестрели акварельными рисунками: Eteignons tout Франсуа Вийона, Divine д’Орсе, Vous seule Пьера Дюна. Рассказывалось то о таинственных парфюмах русских князей, то о змеях из красного золота, то о чулках с хрустальным отблеском; и в особенности о вечерних платьях, расшитых звездами; о светских секретах, о длинных черных перчатках, о поцелуях под названием «Капуцинка», «Извращенец», «Смущение». Париж вновь обрел свою неподражаемую элегантность и был одет в изящные туфли, цветы и перья. «Корсеты и китовый ус» – рисунок Хорста; «Женщина на балконе» – Блуменфельда. Фотографии были похожи на картины. Мир моды – это большая сцена, где появляются костюмы – «мнимые признания» в виде кисеи и костюмы-«дневные посетительницы» в черных пиджачках.