Дмитрий Смирнов - Записки чекиста

Вопрос не застал врасплох: как мог я не думать, не мечтать о том, чтобы стать коммунистом! Но примут ли? И откровенно признался другу:

— А вдруг откажут?

— Почему?

— Мало ли… Подам заявление, а товарищи скажут: молод ещё, за какие заслуги его принимать?

— Чудишь, сынок, — добродушно усмехнулся Балмочных, — кое-что ты уже сделал в комсомоле. И сейчас делаешь. Вместе со зрелыми, преданными революции людьми сейчас в партию вступает и молодёжь. Так что не сомневайся, поддержим.

Может быть, старый рабочий-чекист прав? Может, напрасно я выдумываю разные трудности и преграды? Ведь знают же меня в городе, — многие знают и по недавней работе в уездном комитете комсомола, с которым не порываю связь, и по теперешней работе в Чрезвычайной Комиссии. Разве нет в Липецке молодых парней, которые уже носят партийные билеты?

Один человек мог разрешить сомнения: председатель ЧК. И я отправился к Якову Фёдоровичу Янкину.

Он выслушал меня как всегда, с дружелюбным вниманием. Помолчал, подумал. Наконец спросил:

— А сам ты как считаешь?

— Да я всей душой!

— Всей души мало, Митя. Душа — это прежде всего настроение человека, не так ли? А партия — самое дорогое и великое, что у нас есть. Идти в неё должен только тот, кто готов отдать себя партии целиком.

Я встал со стула, вытянулся и сказал:

— Готов… На всю жизнь…

— Если так — иди.

Ту ночь я опять провёл не дома, а в служебной комнате, в ЧК. Сидел за столом, один за другим исписывал листы бумаги и, комкая, тут же швырял в раскрытую дверцу печки. Лишь тот, кому довелось писать заявление о приёме в партию, поймёт, что испытывал в ту далёкую ночь шестнадцатилетний юнец.

Я помню его, своё заявление: «Разделяя программу Российской Коммунистической партии (большевиков), прошу зачислить меня, Смирнова Д.М., членом партии. 25 ноября 1919 года». И все. Пусть не очень убедительно, и грамотно пусть не слишком, а даже немножко наивно, но я написал о том, что чувствовал в ту ночь.

Принимали нас, большую группу рабочих, на общегородском партийном собрании. А вечером Яков Фёдорович самым первым поздравил меня со вступлением в ряды РКП(б).

— Ты стараешься, — сказал он, — теперь же обязан работать ещё лучше. Работай и учись, Митя. Неясно что — спрашивай. Не знаешь, как поступить, — не бойся советоваться с товарищами. Одно ты не должен никогда забывать: лучше десять раз, сто раз спросить, чем сделать даже самую маленькую ошибку. За ошибки партия спрашивает со своих членов вдвойне и втройне.

Я знал: спрос был большой. Со всех, со всего трудового народа. И с коммунистов прежде всего.

Опять на фронт, на борьбу с белогвардейцами уходили воинские эшелоны. Продолжали грабить страну воры и спекулянты.

Умудрились сохранить свои прежние запасы купцы и кулаки. Они прятали добро в тайники, зарывали в землю, — лучше сгноить, только бы не досталось народу. Все чаще некоторые из них брали в руки оружие.

Трудовое население Липецка, как и других городов, страдало не только от недоедания, но и от нехватки, особенно в зимнюю пору, одежды. Горожане ещё кое-как обходились: на лето плели из шпагата или шили из мешковины и старого солдатского сукна нечто похожее на обувь. Деревенская беднота почти поголовно ходила в лыковых лаптях. Но на фронте, да ещё хлябкой осенью или морозной зимой, много ли навоюешь в такой обуви?

Городской кожевенный завод с перебоями, с грехом пополам продолжал выпускать из случайного сырья кожу для сапог, главным образом, красноармейцам. Но приближался день, когда и этому должен был прийти конец: ни воловьих, ни конских шкур в окрестных сёлах и деревнях не было. А без них заводу не работать.

Встревоженные рабочие-кожевники пришли просить помощи у чекистов.

— В городе есть шкуры, — сказали они, — только как и у кого их найти? Разве у бывших перекупщиков-прасолов?

Яков Фёдорович постарался уточнить:

— Вы так думаете или знаете, что они прячут кожевенное сырьё?

— Конечно, прячут! Все, бывало, на прежнего нашего хозяина работали, а запасы копили каждый себе на чёрный день. Так куда же они могли деть эти запасы? Особенно после того, как Советская власть народу завод отдала?

— Вы сможете указать хотя бы нескольких прасолов, которые позапасливее?

— Кого хочешь. Они и теперь по старой привычке на городском базаре толкутся.

— Хорошо, проверим, — пообещал Янкин. — Не откажетесь, если понадобится, помочь?

— Только кликни, всем заводом придём!

Принять участие в этом деле пришлось и мне. Был у меня дядя, по рассказам матери, прасол-купец. Жил он в другом конце города, в особняке со складами на просторном дворе. Занимался скупкой и перепродажей крупного рогатого скота и на этом сколотил немалое состояние. Мясо сбывал оптовым рыночным торговцам, а шкуры — на местный кожевенный завод.

И только Октябрьская революция положила конец широкой и оборотистой деятельности одинокого старика.

Возвратившись из ЧК домой, я начал расспрашивать мать о некогда важном и неприступном родиче: давно ли видела его, не знает ли, чем занимается теперь? Но, видно, эти расспросы пришлись ей не по душе.

Сказала, нахмурившись:

— А кто ж его знает. Чужими мы были раньше, а теперь и подавно.

Яков Фёдорович отнёсся к моей неожиданно обнаруженной родне по-другому. Спросил, что-то быстро прикинув в уме:

— Как думаешь, узнает он тебя, если в гости придёшь?

— Откуда! И видел-то один раз, когда я был совсем ещё маленьким.

— Придётся установить, не занимается ли купец барышничеством и теперь.

— А надо ли? — вставил присутствовавший при разговоре начальник оперативной части Дмитрий Андреевич Сычиков. — Если занимается, то чем-нибудь мелким. Какая от этого нашим кожевникам польза? Вот если сумел из своих старых запасов сырьё сохранить, тогда — да.

— Что же ты предлагаешь?

— Единственное: неожиданный обыск. Не станет он прятать добро по чужим дворам, у самого, небось, тайников хватает.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Янкин. И, повернувшись ко мне, спросил: — Не жалко обидеть родного дядю?

— Ну что вы, — смутился я, — если надо…

— Тогда и займись этим прасолом. А вы, товарищ Сычиков, предварительно хорошенько проинструктируйте парня, чтобы случайно дров не наломал.

Он часто так разговаривал: в товарищеских беседах на «ты», в служебной, официальной обстановке на «вы». И это сближало нас с председателем ЧК, делало его каждому доступным.

С начальником оперативной части мы просидели довольно долго. Я шёл на свою первую самостоятельную операцию, и он счёл необходимым проинструктировать меня, предусмотреть мои действия при обыске.

— Главное, — говорил Сычиков, — не забывай об основном правиле чекиста: спокойствие, выдержка, вежливость. Будет упрямиться, не захочет тебе отвечать, ты сорок раз повтори свой вопрос, не повышая голоса, — ответит! Или ругаться начнёт, уразумев, что влип, что терять ему больше нечего, последними словами будет честить тебя, продолжай выполнять то, зачем пришёл. Понятно, о чем говорю?