Александр Керенский - Россия в поворотный момент истории

Я помню, как Боголепов незадолго до своей гибели посетил наш дортуар – нам сказали, что министр желает лично посмотреть, как живут студенты. Боголепова – высокого, сурового, безупречно одетого человека – сопровождал ректор. Не питая враждебности к нему лично, а скорее вследствие общих настроений, никто из студентов не встретил министра в коридоре. В библиотеке, где собралось много студентов, на Боголепова совершенно не обращали внимания в знак молчаливого, но красноречивого протеста. Некоторые студенты просто угрюмо сидели, другие делали вид, что поглощены чтением, третьи углубились в газеты. После такой демонстрации у Боголепова не должно было остаться никаких иллюзий по поводу настроения студентов.

Вскоре после этого, 14 февраля 1901 г., Петр Карпович, бывший студент, дважды исключавшийся из университета, попросил у министра аудиенции. Поскольку политических убийств не совершалось уже много лет, министр спокойно подпустил молодого человека к себе. Прогремел выстрел, и Боголепов упал, получив смертельную рану.

Своим личным актом мести – за убийцей не стояли никакие партии или политические организации – Карпович отбросил нас назад к революционному террору времен Александра II, хотя, как ни странно, он не был казнен. Его поступок произвел неизгладимое впечатление на многих, включая меня: мы рассматривали готовность умереть во имя справедливости как пример высокого нравственного героизма.

Казалось, сам царь подтвердил нашу веру в политическую эффективность террора, когда на должность убитого чиновника назначил престарелого генерала П.С. Ванновского, известного в прошлом как реакционного военного министра, но удивившего всех своей справедливостью по отношению к студентам. Их перестали отдавать в солдаты, а тем, кто был сослан в Сибирь, осенью 1902 г. позволили вернуться.

Банковский недолго продержался на своей должности. После ряда стычек с отъявленным реакционером, министром внутренних дел Д.С. Сипягиным, он был смещен. Новым министром просвещения стал Г.А. Зенгер (1902–1904 гг.), которого я знал лично. Будучи профессором филологии Баршавского университета и увлеченным знатоком античности, он перевел на латынь пушкинского «Евгения Онегина». Зенгер был красивым и симпатичным человеком, но ему не хватало силы воли, и он ограничился тем, что продолжил либеральную политику Банковского. В итоге его сменил генерал Глазов, чье назначение вызвало новый взрыв недовольства среди студенчества.

В течение этого времени большинство профессоров держались очень осмотрительно и пытались сохранять нейтралитет; лишь немногие открыто выступали против полицейского произвола. Тем не менее около 350 профессоров поставили свои подписи под петицией 1903 г. в защиту студентов и университетской свободы. Царь отклонил петицию.

Не могу вспомнить, по какому случаю я выступил с первой в своей жизни политической речью, помню лишь, что произнес ее в конце второго курса, на студенческом митинге. Масса студентов скопилась на главной лестнице; я пробрался через толпу на верхние ступени и обратился к собравшимся со страстными словами. Я не входил ни в какую политическую группу и до сих пор не знаю, что заставило меня говорить. Тем не менее выступал я с жаром, призывая студентов помочь стране в освободительном движении. Слушатели ответили громкими аплодисментами.

До того момента мой послужной список был безупречным, но на следующий день меня вызвал ректор. Он встретил меня словами:

– Молодой человек, я бы исключил вас из университета, если бы не ваш досточтимый отец и его заслуги перед страной. Рекомендую вам взять отпуск и некоторое время пожить в семье.

Это был очень снисходительный приговор, и я не испытывал никакого неудовольствия, став «ссыльным студентом» и получив таким образом первую награду в борьбе за свободу.

В глазах ташкентской молодежи я был героем и купался в лучах славы. К несчастью, однако, возвращение домой омрачилось первым серьезным столкновением с отцом, который был крайне расстроен этой историей. Вероятно, его тревожило, как бы я не пошел по дорожке братьев Ульяновых. Он утверждал, что если я хочу что-то сделать для страны, то должен думать о будущем, прилежно учиться и держаться подальше от неприятностей.

– Поверь мне, – говорил он, – ты еще слишком молод, чтобы знать страну и понимать, что в ней происходит. Когда повзрослеешь, поступай как знаешь, а пока же изволь слушаться меня.

Он добился от меня обещания вести себя разумно и вплоть до окончания учебы воздерживаться от участия в политических движениях.

Слова отца произвели на меня большое впечатление. Он был совершенно прав, говоря, что я почти незнаком с российской жизнью; но и давая ему обещание, я знал, что если не действия, то хотя бы все мои помыслы будут связаны с политикой.

Первоначально я намеревался закончить два факультета – исторический и юридический; но к концу первого курса Боголепов издал приказ, запрещающий студентам одновременно учиться на двух факультетах. Поэтому я перевелся на юридический факультет, и окончание университета откладывалось на год.

На третьем и четвертом курсах юридического факультета мои занятия продвигались успешно, но все более бурные политические события в России тянули меня в другую сторону. Я готовился к академической карьере, надеясь поступить на аспирантуру по уголовному праву, но в глубине души уже чувствовал, что этого не случится и что мое место – среди активных противников самодержавия, так как уже понял, что для спасения страны необходимо как можно скорее принять конституцию. Революционное движение в стране опиралось не на социологические учения. Мы вступали в ряды революционеров не в результате подпольного изучения запрещенных теорий – к революционной работе нас вынуждал сам режим.

Чем больше я размышлял о России, тем более ясно видел, что во всем виноваты не министры, а верховная власть. После революции и за границей, и в России было опубликовано огромное число документов, воспоминаний и докладов высших должностных лиц и друзей императорской семьи – и все они подтверждают такое мнение, сложившееся у меня в то время. Разумеется, тогда эти документы были недоступны, и мне приходилось полагаться на собственный здравый смысл и интуицию, чтобы найти источник зла. Но происходившие события чрезвычайно облегчали мне задачу.

Неоправданное ограничение финляндских свобод ожесточило и оттолкнуло законопослушных и лояльных финнов. Право и обязанность верховной власти – заботиться о всех народах, входящих в состав империи. Глава огромной и разнородной империи должен был думать о единстве и солидарности, а не о политике обрусения нерусского населения.