Исаак Гилютин - Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё)

Тут ещё уместно упомянуть, что, когда я ходил на каток в ЦПКО, мне давали 10 копеек на вход, но 5 копеек на потрясающе пахнувшие пышки мне уже не давали. Так что, мне приходилось ограничиваться лишь их запахом и тем видом, как их ели другие. В кино я ходил, но только на детский утренний сеанс, потому что на него билет стоил 10 копеек, а больше мне не давали. А вот ещё один штрих из моей школьной жизни: за 10 школьных лет у меня нет ни одной групповой фотографии класса. Ведь такая фотография стоила целых 3 рубля, мы не могли себе это позволить. Это, конечно, не такая уж серьёзная проблема, но и она, по-своему, даёт ребёнку почувствовать, что он не такой, как все. Я точно не знаю, но думаю, что то же самое было и у Нэли с Аркадием. Маловероятно, чтобы им давали на это деньги, а мне нет. Всё здесь перечисленное, а также и многое другое, наверняка выглядело бы совсем иначе, если бы я жил с тётей.

Следует добавить, что речь не могла идти о формальном усыновлении, в таком возрасте в этом нет нужды, тем более между родными сёстрами. Ей просто хотелось иметь рядом близкого и родного человека. Самое интересное, что мне не пришлось бы менять школу, т. к. школа моя находилась на полпути между нашим домом и домом тёти. Более того, если для мамы было важно, чтобы она почаще видела меня, это было легко осуществимо: я мог бы после школы идти домой на обед, а затем уходил бы к тёте делать уроки и спать. Это мог быть тот случай, про который в США говорят: “win-win situation”, а в России «и овцы целы и волки сыты», т. е. у меня было бы своё место для занятий и сна, никто бы мне не мешал, и я бы никому не мешал, а жил, как бы на два дома. Несомненно, что тётя оплачивала бы все мои образовательные увлечения. Многое могло бы произойти, что в итоге, я уверен, изменило бы в лучшую сторону не только мою тогдашнюю жизнь, но и всю мою будущую судьбу. Ко всему перечисленному ещё следует добавить, что мама этим поступком помогла бы своей родной сестре избегнуть одиночества, в котором она волею судьбы оказалась. Напомню ещё раз, что вся наша семья именно ей обязана своим спасением и даже не один раз. Этот поступок моей мамы я, как бы, могу понять, но точно не могу его оправдать, т. к. ясно, что в этом вопросе моя судьба в голове у мамы не была на первом месте.

Несмотря на то, что предложению этому не суждено было сбыться в том объёме, в каком хотела бы осуществить тётя Аня, в очень усечённом варианте я всё-таки вынужден был воспользовался её предложением. Она, конечно, знала о наших внутри семейных проблемах и давно предложила ключи от своей квартиры и комнаты чтобы я имел возможность ходить туда делать свои уроки. Несколько раз я этим воспользовался, но обнаружил, что это не очень удобно, поскольку я часто заканчивал свои домашние уроки далеко за полночь, а мама не хотела, чтобы я ходил по улице в такое время. А вот в июне 1956 года, когда Аркадий заканчивал 2-годичный курс Энергетического техникума, Нэля 3-й курс своего техникума, а я 10-й класс школы и готовился к выпускным экзаменам, мне пришлось воспользоваться тётиным предложением по полной программе. Она тогда уехала на целый месяц в санаторий на Чёрном море. Я по сути дела тогда у неё жил. Было только одно неудобство – обедать и ужинать приходилось ходить к маме домой и брать с собой завтраки. О том, чтобы мне давать деньги на обед в столовой, речь даже не возникала. Результат такого устройства был на лицо – я очень хорошо, т. е. без троек сдал все выпускные экзамены.

Мне так понравилось, что следующий месяц, июль, когда надо было готовиться к вступительным экзаменам в институт, я опять жил у тёти, несмотря на то что она уже вернулась в Ленинград. Поступал я в ЛИТМО отчасти потому, что он находился всего в трёх трамвайных остановках от нашего дома (здание первых трёх курсов), а отчасти из-за его красивого названия. Мои надежды на поступление туда были очень зыбкие – всё по той же причине своих внутренних комплексов, с одной стороны, и общее отношение к высшему образованию, которое царило в нашей семье, с другой. Коротко я бы выразил это отношение так: не для нас это, мы из холопского сословия. Хорошо, что к тому времени я выработал для себя «железное» правило, которым, кстати сказать, пользуюсь всю последующую жизнь:

– Да, я знаю, что мне туда не поступить, мне это «не по зубам», но… моя задача состоит в том, чтобы приложить максимум усилий для достижения этой цели. Тогда, если я не поступлю, мне не в чем будет себя упрекнуть.

Поступал я на факультет Точной Механики, где проходной балл в тот год был 26 из 30. Экзамены были по шести предметам – математика (устный и письменный), сочинение, физика, химия и иностранный язык (английский). К моему великому удивлению, я набрал 28 баллов, получив только две четвёрки – по сочинению и английскому языку. Так совершенно неожиданно я стал студентом. Для меня это было триумфом, радости моей не было предела.

Но не следует думать, что моё поступление в институт, да ещё с запасом в два балла, хоть как-то повлияло на мою самооценку. Она как была низкой, так ею и осталась. Правда, теперь мои мысли вертелись вокруг следующего: хорошо известно, что там, в институте, нещадно выгоняют за неуспеваемость, особенно после первого и второго семестров. Таким образом, теперь у меня появилась новая цель – приложить максимум усилий чтобы этого не произошло со мной.

Похоже, что в тот год фортуна медленно, но начала поворачиваться ко мне лицом. Дело в том, что пока я сдавал выпускные (из школы) и вступительные экзамены в институт, Аркадий закончил 2-годичный курс Энергетического техникума и летом уехал по распределению на работу в Новосибирск. Теперь мне по наследству достался такой желанный письменный стол с тремя ящиками, один из которых был презентован Нэле. Но главное – это то, что у меня появилось своё рабочее место и теперь я почти ни от кого не зависел. Конечно, разговоры домочадцев мне мешали, но всё-таки не так, как это было раньше, когда мне приходилось делать уроки за тем же обеденным столом, где принимали пищу остальные члены семьи.

ЛИТМО расшифровывается как Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики. Сегодня он называется Университет ИТМО (Санкт-Петербургский Национальный Исследовательский Университет Информационных Технологий, Механики и Оптики) и по праву является одним из лучших университетов и научных центров современной России.

Если читатель думает, что наша студенческая жизнь началась в аудиториях института (примечание для молодых читателей: так в те годы назывались университеты или, как сегодня принято говорить среди молодёжи, универы), он сильно ошибается. На самом деле она началась в дренажных канавах Карельского перешейка, куда мы были направлены в первый же учебный день нашим уже ставшим родным институтом. Нашей задачей было с помощью топора вырубить кустарник, который вырос на дне и по бокам этих канав за последний десяток лет, освободив тем самым русло канавы для стока воды. Мы были посланы туда по распоряжению не то Горкома, не то Райкома нашей любимой и единственной партии. Отелем нам тогда служил сеновал второго этажа совхозного свинарника. Но это всё-таки было лучше, чем если бы в самом свинарнике. Всё-таки забота партии и правительства о студентах чувствовалась и здесь. А вот про питание наша партия почему-то забыла – еду мы должны были готовить сами. Моей группе № 113 тогда сильно повезло, потому что среди нас оказалась Лариса Герман, которая добровольно взвалила на себя самую трудную и ответственную задачу – кормить целую группу из 30 человек в течение двух недель без выходных. Проделала она это настолько блестяще, что некоторые из нас питались даже вкуснее, чем у себя дома. Своим самоотверженным трудом за эти две недели сентября мы, наконец, заработали право на начало студенческой жизни, теперь уже в аудиториях института.