Валентина Левко - Моя судьба в Большом театре

Но вернусь к годам учения в институте. Студентами мы охотно посещали репетиции оркестрового класса и выступали в составе симфонического оркестра под управлением Ю. В. Муромцева и О. М. Агаркова. Мы переиграли довольно много симфонических произведений, сопровождали выступления многих солистов. Перебирая программы экзаменов, академических вечеров и ученических концертов тех незабываемых лет, я с удовлетворением думаю, что как певица я, пожалуй, нигде больше не получила бы такой строгой и основательной музыкальной подготовки. Во всех отношениях – в постижении красоты звука, чистоты интонации, льющейся кантилены, технической свободы, понимания стиля и чувства ансамбля – эти годы были для меня школой подлинного музыкально-художественного мастерства.

Забегая вперед, вспомню случай, происшедший в Западном Берлине в 1979 году. Я готовилась к сольному концерту, который проходил в рамках цикла «Прекрасные голоса мира». Все репетиции мы провели с Вильгельмом фон Грунелиусом – он тонкий музыкант, удивительный мастер пианистического колорита. Казалось, что рояль под его руками дышал вместе со мной. Вокальная и фортепианная партии составляли единое целое. До этого концерта я уже выступала с ним три года назад в том же цикле. Буквально в день концерта я узнала, что мне придется выступать с другим пианистом. Каждый музыкант может понять мое волнение. Однако Хуберт Юре, известный у себя на родине как выдающийся солист, согласился выступить со мной в тот вечер в качестве концертмейстера. Обговорив с ним темпы, характер каждого произведения и проведя накануне большую, чуть ли не трехчасовую репетицию, мы вынесли свою программу на суд взыскательной публики. Судя по ее реакции и отзывам немецкой прессы, концерт прошел успешно.

В институте же я сделала первый шаг к постижению профессиональных основ вокального искусства. Как я писала выше, петь я любила всегда, но в своих вокальных упражнениях ориентировалась на звучание колоратурных сопрано – отчетливость и блеск их пассажей, легкость воздушных фиоритур и в то же время какая-то особенная нежность и трогательность их кантилены вызывали непреодолимое желание сделать то же самое.

Я до сих пор не могу понять, почему я, машинально пропевая трудные пассажи в альтовых пьесах, ни разу не отметила, насколько свободно и естественно мой голос спускается в нижний регистр. Вслед за своим альтом я могла повторить даже звук баса, то есть до малой октавы, если пассаж начинался с этой ноты, но мне даже в голову не приходило запеть низким голосом.

Очевидно, ориентация на светлое скрипичное звучание не давала мне выйти за рамки найденного идеала. Можно сказать, что скрипка и колоратурное сопрано были для меня почти идентичны по своим выразительным возможностям. Нужно было какое-то сильное и яркое впечатление, своего рода потрясение, чтобы вывести меня за пределы однажды найденной манеры звукообразования.

Не скажу, что у меня было твердое убеждение: «Я обязательно стану певицей». Но интуитивно я продолжала тянуться к профессиональным вокалистам. Я собирала грампластинки с записями выдающихся певцов: Шаляпина, Обуховой, Максаковой, Андерсон, Карузо, Флагстад, Галли-Курчи… Наряду с концертами инструменталистов я посещала вокальные вечера. Помню, с каким благоговением я сидела в Большом зале консерватории на концерте, посвященном годовщине со дня смерти великой русской певицы Антонины Васильевны Неждановой. На сцену выходили все те, кто рука об руку служил с ней в Большом театре: Николай Семенович Голованов, Мария Петровна Максакова, Максим Дормидонтович Михайлов, Иван Семенович Козловский, Наталия Дмитриевна Шпиллер. Звучал в записи голос Неждановой, и меня не покидало ощущение счастья и причастности к этому удивительному миру.

В те годы я и думать не смела, что уже в скором времени буду пользоваться консультациями М. П. Максаковой в работе над оперными партиями и концертными программами. Мне и в голову не могло прийти, что из рук Максаковой я получу клавиры опер Мусоргского и Римского-Корсакова, что под ее руководством подготовлю, помимо Ратмира и Вани, также Марфу, Любашу и Кармен. Я бы не поверила, если бы кто-то предсказал мне, что сама Обухова изъявит желание познакомиться со мной, а вместе с Мариан Андерсон я буду сниматься в фильме Голливуда. Просто меня всегда волновал сам звук человеческого голоса, и талант певца казался необъяснимой тайной.

Мне очень нравился голос Виктории Ивановой, в то время студентки института, и я не упускала возможности послушать ее. Я даже консультировалась у нее, как петь то или иное произведение. Правда, позже, когда мы с заслуженной артисткой России Викторией Ивановой работали вместе в Московской филармонии, и я напомнила ей об этом эпизоде, она искренно удивилась и призналась:

– Ты знаешь, Валя, я при всем желании не могу причислить себя к твоим первым наставникам в вокальном искусстве. Я никогда не консультировала ни одну певицу контральто – только сопрано. А их было немало, имена и лица многих просто стерлись в памяти. Тебя же я совершенно не помню.

– Правильно, – отвечала я. – Потому и не помнишь, что я была одной из «многочисленных сопрано» в те годы.

Однажды при входе в институт я прочла объявление: «Вокальный факультет объявляет набор учащихся в студию педагогической практики». Я вновь решила попробовать свои силы. Мой вокальный «репертуар» пополнился недавно выученной «Альпийской пастушкой» Россини, а Вика Иванова подсказала некоторые приемы исполнения. С «Альпийской пастушкой» я и отправилась на экзамен.

Комиссия была очень представительной: Н. А. Вербова, В. А. Багадуров, Н. И. Сперанский и другие педагоги кафедры сольного пения. Я спела «Альпийскую пастушку», а Николай Иванович Сперанский вдруг сел за рояль, сказал: «Спойте нам вот так» – и стал пробовать мой голос вверх и вниз. Я легко пропела все упражнения. Голос от природы был очень подвижный, гибкий, свободно шел наверх – во всяком случае, до третьей октавы я могла взять спокойно, даже не распеваясь.

Меня приняли. Некоторое время я занималась со студенткой-практиканткой в классе Н. А. Вербовой. Но вскоре я почувствовала неудобство в процессе пения и перестала ходить на уроки. Нина Александровна Вербова, которой очень нравился мой голос, не раз говорила мне потом, встречая меня в коридорах института: «Почему вы не ходите заниматься? Мы хотели бы перевести вас на вокальный факультет». Но у меня уже созрело твердое решение не гоняться за двумя зайцами и закончить оркестровый факультет.

Перестав посещать занятия педагогической практики вокального факультета, я все равно постоянно работала над тем или иным произведением сопранового репертуара дома.