Герхард Кегель - В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста

В то же время набирала силы буржуазная оппозиция гитлеровскому режиму. Но об этом я расскажу более подробно в связи с заговором 20 июля 1944 года.

Из числа оппозиционно настроенных в отношении нацистского режима представителей буржуазии я знал несколько человек по работе в министерстве иностранных дел. Некоторые из них имели родственные связи с кругами крупных землевладельцев и крупного капитала, а также с высшей государственной и военной бюрократией. Опыт, накопленный за время работы в посольствах в Варшаве и в Москве, подсказывал мне, что именно эти круги являлись для меня, борца против фашизма, ценным источником информации. Конечно, для человека, который по своему классовому положению не принадлежал к указанному кругу, было непросто подобраться к этому источнику. Но я, однако, располагал тут определенными возможностями.

В конце 1941 – начале 1942 года, когда Альта выходила на связь с Центром лишь от случая к случаю, я использовал время для систематического расширения и закрепления знакомств в кругу лиц, от которых мог получать нужную мне информацию.

При этом для меня оказалось весьма кстати, что ни МИД, ни большинство других министерств и государственных учреждений не имели собственных столовых, где сотрудники могли бы подкрепиться в течение короткого обеденного перерыва. И во время обеда – в большинстве случаев на него отводился один час – многие тысячи руководящих, средних и мелких чиновников толпами устремлялись в гостиницы, рестораны и кафетерии в центре Берлина.

Тогда существовал широко распространенный обычай договариваться о встрече за обедом с сослуживцами, близкими или случайными знакомыми, а также с людьми, с которыми хотелось сойтись поближе. Разумеется, каждый платил за себя, рассчитываясь за обед своими талонами. Без карточек можно было изредка получить то или иное блюдо лишь в немногих, в большинстве случаев очень дорогих ресторанах. Во время этих обедов мне удалось установить множество интересных знакомств, и некоторые из них заслуживали того, чтобы закрепить их. Но были и такие, которые ради своей безопасности я считал целесообразным поддерживать, так сказать, «на слабом огне».

В этой связи мне вспоминается один господин по фамилии ван Шерпенберг, занимавший тогда руководящую должность в отделе торговой политики МИД. Мне приходилось часто встречаться с ним на переговорах о заключении торговых соглашений. И когда он догадался – так мне кажется, – что я, как и он сам, являюсь противником нацизма, он временами испытывал потребность поделиться со мной тем, что накопилось у него на душе. Он явно хотел излить свою душу, выразить свое негодование тем, что не давало ему покоя. А он был очень хорошо осведомленным человеком.

Я знал, а господин ван Шерпенберг и не подозревал об этом, что он когда-то был близок к партии социал-демократов и что его жена, дочь известного бывшего президента Рейхсбанка Шахта, в годы своей молодости была связана с левой студенческой организацией. Это, собственно говоря, мне импонировало. Но, выражая свое негодование в наших беседах за обеденным столом, он обычно был столь громогласен, что не только посетители за соседними столиками, но и обслуживающие нас официанты настораживались. Эта громогласность Шерпенберга объяснялась прежде всего тем, что он был глуховат, а также тем, что он, очевидно, считал: никто не посмеет заподозрить в чем-либо его, зятя известного всем Шахта.

В тех условиях я счел разумным свести свои встречи с Шерпенбергом до минимума, не исключая при этом возможности для контактов с ним в будущем.

Следует сказать, что сколько-нибудь серьезных действий антифашистского характера с его стороны вообще не отмечалось, хотя нацисты, несмотря на его влиятельного тестя, упрятали его к концу войны на несколько месяцев в тюрьму. После войны он играл известную роль в боннском министерстве иностранных дел. Когда федеральный канцлер ФРГ Аденауэр в 1955 году в связи с установлением между Москвой и Бонном дипломатических отношений отправился в Советский Союз во главе многочисленной делегации, ван Шерпенберг находился в ее составе.

Для моих усилий по расширению круга знакомств среди хорошо информированных чиновников весьма кстати оказалось приглашение, открывшее мне дверь в находившийся на Егерштрассе клуб, который когда-то назывался «Мужским клубом». Посетители и члены этого клуба так и продолжали его называть, хотя к тому времени у него существовало уже какое-то другое название. После 1945 года здание клуба было передано в распоряжение берлинского Культурбунда. В 1941–1942 годах этот клуб давно уже был не таким, как во времена кайзеровской Германии или, позднее, Веймарской республики. Теперь он представлял собой пестрое сборище каких-то влиятельных людей. Но крупные землевладельцы-юнкера все еще играли в нем заметную роль, благодаря чему «Мужской клуб» имел приятную возможность дополнять обеденное меню такими блюдами, как рыба и дичь, которые можно было получить без карточек. А поскольку и тогда большинство людей предпочитало есть повкуснее и побольше, клуб стал, так сказать, биржей информации, превратившись в место интересных встреч, где собирались люди, проявлявшие интерес к разного рода сведениям.

Таким образом, повторяю, для меня оказалось весьма кстати – для того имелось немало разных причин, – когда в середине декабря 1941 года мне позвонил господин Баум из ведомства Розенберга, специалист по вопросам Восточной Европы, в течение многих лет проработавший в германском посольстве в Москве в качестве пресс-атташе. Он пригласил меня в «Мужской клуб». Он не являлся постоянным членом этого клуба, но имел постоянный гостевой пропуск, разрешавший посещать клуб с гостем по своему выбору. Там он познакомил меня с неким бароном Юкскюллем, входившим в состав руководства клуба и изъявившим готовность выдать мне личный пропуск.

В «Мужском клубе» к обеду всегда накрывался большой общий стол, места за которым резервировались для членов клуба и его постоянных посетителей. Все эти люди, как показалось мне, хорошо знали друг друга. Новые посетители клуба, а также его члены, приходившие вместе с незнакомыми здесь людьми, вежливо приглашались излучавшими добродушие и доверие кельнерами в зал к одному из небольших столиков, накрытых чаще всего на четыре персоны. Маленькие столы, разумеется, всегда были к услугам и постоянных членов клуба, если во время обеда кто-нибудь из них хотел уединиться со своим собеседником.

Господин Баум заказал именно такой столик. Когда мы заняли свои места, завсегдатаи за большим столом оживленно обсуждали воздушное нападение японцев на тихоокеанский флот США, возможные последствия войны между Японией и Америкой и подоплеку объявления Германией войны Соединенным Штатам.