Evgenii Shan - Енисейский север. Повесть

зима, мороз

Чистка крыш – целая эпопея. Наряжали на эту работу старших братьев, а мы под ногами путались. Когда внизу уже сугробы навалены, вся ребятня начинает в них прыгать с крыши. Чем не экстремальные развлечения! На самом деле и не высоко, а сам смысл, что с крыши прыгнул добавляет остроты. Но бывали и недоразумения. Как-то Колька Назимов сиганул, да промазал, задницей сел на забор из дранки. Щепу вогнал глубоко, в больницу возили. Но прыжки прыжками, а чистка крыш дело ответственное. И снег столкнуть надо, и толь не повредить, и дранку с нужного места не сдвинуть. Самое тяжёлое – жерди над двором от снега откидывать. Вот тут приходится лопатой помахать, не то, что пехлом со ската крыши. Снегу наметало каждый год под самые окна, а то и выше бывало.

В нашей избе печь была сложенная «русская». По всем канонам, и даже спать на ней приходилось, но по причине старости не разрешали. Знали, что баловаться начнём, не дай бог, обрушим. Русская печка на моей памяти топилась редко. Даже в самые морозы топили буржуйку железную с трубой выведенной в печь. Быстро нагревается дома, да и дров уходит меньше. Но в самые лютые морозы топили и её, хотя главная функция русской печи – стряпать. Первая стряпня к Благовещенью, в апреле. Сметанные орешки. Затем к Пасхе. Я так помню, потому что русский Новый год как-то на Пасху нацелен. Новый Год, Рождество, Крещение праздновали и вкусности всякие стряпали, а запомнились орешки румяные хрустящие, пахнущие подгорелой сметаной. Ребятишки русской печи рады ещё и тем, что в догоняшки когда играешь, можно по избе бегать вокруг неё, это тебе на открытом месте, гораздо интереснее! За печкой вход в подпол, где картошка хранилась. Не помню кто, но кто-то падал туда при такой беготне.

Вся изба разделена на четыре комнаты казёнками. Перегородки дощатые, снизу плотно к полу, и даже плинтус есть, а сверху до потолка не доходят на «четверть». Таким образом вентиляция и отопление лучше всей избы. Даже если и печь по центру почти. Пятистенок конечно и красивее, и добротнее, но температура в разных частях разная. Крестовых домой я изнутри не изучал, только со стороны любовался да завидовал. Но думаю, в таких домах с рублеными стенами и печи нужны особые, и отопление. Всю свою жизнь хотел срубить себе настоящий дом из сосны с лиственничным окладом, на высоком яру над рекой, да видно теперь пусть дети мои о том мечтают. Красивые добротные дома круглые да крестовые всегда были признаком зажиточности. А наша деревня хоть и не голодранцев, село с церковью и перевалка на прииска, но дома всё больше просто срубы с казёнками внутри. Но была пара домов на зависть всем.

Один такой дом был настоящим музейным экспонатом русского северного зодчества. Стоял он всегда закрытый, но ухоженный внутри, с табличкой «Радиостанция». Хозяин, Широглазов, уехал в Красноярск, а дом сдал в аренду властям. По всем вышеописанным правилам, мы не решались во двор заходить, хоть и могли. Двор представлял собой широкую крышу от избы до амбара. Тут же ёмкий дровяник, пол из широких плах, как заведено, перед домом полисадник с цветочками. Из дровяника был выход под другой навес, в огород. Там банька и колодец. Свой настоящий колодец с журавлём. На берегу чистейшей реки это казалось не нужным и вычурным, и в тоже время, восхищало. Эту усадьбу мы постепенно использовали для игры пробегом, для пряток, но сам внутренний двор если и пробегали, то очень быстро, опасаясь чего-то. Наверное, обвинений в несанкционированном доступе к чужому, нарушения наших старых обычаев.

Уже позже, когда с Ангары приплавились в Сергеево староверы, увидел я и избы из осины, разных видов. Весной разобрали они в своих старых деревнях избы, сплотили и поплыли вниз к нам. На облюбованном месте вытащили срубы на берег, сами лето жили в землянках, сушили. А к зиме собрали свои избы, как тут и стояли. Умели они многое, да и сейчас умеют. Видел я, как лодки из осины долбят, как дома собирают в один день. Да многого ещё увидеть надо бы, да уходят старые времена, старые люди. Постепенно кержаки и Сергеево покинули, поплыли дальше на севре, на Сым и Кас. Говорят, там даже скиты сохранились. Отец нашей подруги и одноклассницы дядя Вена уходил туда иноком, приезжал погостить, да и обратно уехал. Старая вера крепка своим уставом и правильностью жизни, которая только такая в тайге и правильная.

Когда самоходка подходит к Байкиту, первое, что попадается на глаза – пакгаузы на яру. Подкаменная Тунгуска несёт свои холодные воды стремительно даже летом, судно идёт тяжело, медленно преодолевает течение, и деревянные строения плавно встают перед глазами. Байкит – один из перевалочных пунктов Эвенкии, сюда в короткую навигацию завозились грузы, здесь же и хранились до зимников, когда можно развести по таёжным селениям. Добротно срубленные пакгаузы особенная статья в северном деревянном зодчестве.

Были такие пакгаузы и в нашем селе, которое тоже было перевалкой для Тейских приисков, служили складами ещё задолго до революции для местных купцов. Затем, с развитием авиации, устройством дорог до Северо-Енисейска значение села в поставках снизилось, но осталось для местного края важным. Рыбацкий кооператив постепенно преобразовался из рыболовецкой артели в торгующую организацию, склады в пакгаузах перешли ему по наследству. На моём веку их осталось два. Стояли он по сухой пыльной дороге к кузнице мимо сельского кладбища, в стороне от Енисея. То, что рядом кладбище говорило о том, что место это сухое, удобное, хоть и казалось чуть ниже деревенской улицы, единственной вдоль берега. Это центр села, место самое широкое. Здесь и сельсовет, и метеостанция, и старая церовка, в которой был потом построен клуб, два магазина, школа и пекарня. Но пакгаузы упрятаны вглубь.

Одно время мы там околачивались, когда дядя Саша на зерносушилке работал. И осталось у меня от пакгаузов стойкое впечатление чего-то средневекового. Высоты они были гораздо большей, чем любой дом в деревне. Срубы из почерневших брёвен были ровные с двумя рядами прорубленных щелей-отдушин в стенах. Эти отдушины своей узостью напоминали бойницы в острожных стенах, только добавляли общего впечатления древности. Внутри складов я ни разу не был, даже на подтоварники мы не решались залазить – это было чем-то чужим, склады с товарами. Похожий пакгауз был и в Сергеево. Совхоз забрал его себе под зернохранилище. Вот туда мы могли залезать с братьями, ползать по кучам зерна, после чего всё неимоверно чесалось. Пшеница в наших краях не вызревает, потому то был ячмень да овёс. Ость зерна и колола, забивалась в одежду. Изнутри такие средневековые срубы-остроги смотрелись ещё более таинственно, хотя бы из за отсутствия окон и тем, что ворота закрыты, а проникать туда надо через дырку в полу. Наши голоса гулко отдавались в высоких стенах и мы разговаривали шепотом. Здесь мы не чувствовали себя воришками. Совхозное—колхозное это наше, да и взрослые знали про то. Хотя немного ругали, что б по хлебу не бегали.