Михаил Семенов - Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе

Школярами к этому мосту часто добирались и по территории городка больницы имени Эрисмана или 1-го Меда. Раньше больница называлась Петропавловской, и это чудом сохранило название улицы в советское время. Здесь росло много старых дубов и клёнов. Осенью, проходя мимо, мы рассовывали по карманам зелёные с прожилками лаковые желуди. На выходе с территории (или на входе, если с улицы) стоял павильон вахты. Ворота открывались только для служебных автомобилей. Тут же было и больничное справочное.

В Ботанический сад обычно старались проникнуть сквозь раздвинутые прутья его забора со стороны Карповки. Перед этим всегда любовались рядком пришвартованных катеров и лодок у Гренадерских казарм. Стоянка-эллинг была, похоже, ведомственная, многие владельцы, видимо, отставники часами с неугасаемой нежностью ухаживали за своими любимцами. Кто-то был во флотской пилотке, кто-то в поношенном кителе, и всегда в тельняшках.

В Ботаническом разузнали место, где осенью созревал «северный» (может, районированный) виноград, ягоды были небольшие, но достаточно сладкие. Нас, конечно, гоняли, но пару гроздей удавалось с собой прихватить.

Через территорию сада выходили к ЛЭТИ на улице Проф. Попова. Главный корпус этого института в виде средневекового замка производил впечатление. Тут хотелось учиться. У счастливчиков так и случилось. Старшая сестра соседа-одноклассника на последнем курсе ЛЭТИ вышла замуж и переехала к мужу. В её освободившейся 9-метровой комнатушке помещались диван и однотумбовый ученический стол. Мальчишка занял «по наследству» эти хоромы и, разбирая опустевшие ящики стола, обнаружил блокнот, заполненный аккуратным девичьим почерком. Текст оказался предсвадебной «инструкцией», конспектом-подсказкой, похоже, из «Камасутры». Так произошло наше первое, пусть и теоретическое, «крещение» в этих «запретных» вопросах.

На территории института обращали внимание на сохранившуюся часовню или небольшой храм. На двери висела табличка вроде «метрологическая лаборатория». Хорошо, что не склад швабр. В вестибюле построенного позже корпуса 2, теперь «С», уже в студенческие годы разрешались (к праздничным датам) рок-вечера. Более «забойных» исполнителей и аппаратуры я не слышал в те годы ни в Политехе, ни в 1-м ЛМИ. Романтическое знакомство или просто разговор тут из-за громкости были невозможны, но энергетика и драйв сполна заменяли прочие стимуляторы.

Далее, бывало, выходили на набережную Б. Невки, тут притягивал не ясный нам, «тайный» в своем запустении обелиск. Это теперь мы знаем, что он установлен на месте дачи Петра Столыпина, где на него покушались революционные террористы. Наверное, мог быть и «заказ» его политических оппонентов. От взрывов погибли люди, младшая дочь лишилась ног. Каким чудом он простоял тут, пережив советский период страны? Что знали мы о Столыпине в школе? Разве что «столыпинский галстук» – так его недоброжелатели называли тогда виселицы. А стремительный рост экономики страны в результате его реформ – так это сопутствующие досадные мелочи, то ли дело Беломорканал!

Другой дорогой по Аптекарскому проспекту доходили до любимого «своего» стадиона «Медик». Он побывал и «Зенитом», и «Буревестником». Располагался в обрамлении старых клёнов, что золотились с середины сентября. А с конца апреля на его просохших гаревых дорожках появлялись бегуны, ещё с улицы слышался звон футбольных мячей. Лёгкой атлетикой здесь занимались и несколько наших школяров. Помню одноклассника Петра Малышева, его рельефные натруженные мышцы ног, выпуклые от тренировочных нагрузок вены. Зимой заливались каток и беговые дорожки, сияли гирлянды лампочек. Позже рядом с полем построили двухэтажный спортивный корпус. Тут занимались взрослые и дети.

Одной из «звёзд» Петроградской той поры в памяти остался работавший здесь тренер спортивной гимнастики Михаил Алексеевич. Этот уже немолодой рыжеволосый, с выправкой бывшего спортсмена простой «дядька» делал чудеса из своих непослушных питомцев. Он звал их ласково, как своих: Сашка, Федька, и дети его обожали, потому старались, преодолевали себя. В 90-е стадион приватизировали, секции ликвидировали. Как-то на Левашовском проспекте, напротив ДК имени Ленсовета, увидел у овощного уличного прилавка знакомую рыжую шевелюру. Он сидел на ящике сбоку, возможно, караулил в отсутствие продавца. Я окликнул его по имени, напомнил о своём мальчишке и тех тренировках. Он молча, будто виновато, долго вглядывался в моё лицо, а на его небритой щеке застыла слеза.

Рядом со стадионом высилась «новая» телебашня, какое-то время она была одной из самых высоких в Европе. Стояла башня и прежняя, на улице Проф. Попова. Старшие школяры ещё застали период строительства новой, почти одновременно строилась и станция метро «Петроградская». Кто-то из парнишек вечерами пробирался на их стройплощадки и потаскивал крупные монтажные болты и гайки для самостоятельного изготовления опасной пиротехники.

Неподалёку тогда работали несколько заводов медицинского и фармацевтического профиля. Для их сотрудников на стадионе проводились спартакиады и межзаводские соревнования. После приватизации часть заводов оказались полузаброшенными, какие-то цеха и помещения сдавались в аренду. Тут случайно встретил знакомого школяра (учился у нас 2—3 года). Он, став «молодым» пенсионером, наладил в одном из бывших заводских гаражей кузнечную мастерскую. Обзавёлся необходимым оборудованием, сложил горн. Оказалось, после школы и армии Юра закончил техникум, проработал на заводе, мечтая о ранней пенсии для возможности заняться творчеством. Специально для этого выбирал вредное производство: гальванический и горячие цеха. Вначале стал мастерить каминные наборы, решетки на окна офисов, затем оградки на кладбища. Делал их со вкусом, художественно, предпочитал стиль модерн. Эта работа свела его со многими питерцами, в том числе художниками. С ними он любил «посидеть», стал своим, близким в этих богемных кругах. Кто-то (обычно безденежные родственники) за его работу рассчитывался живописью, иногда и старой. Стала складываться серьёзная коллекция. Её пополнили этюды Хаима Сутина, Павла Филонова, затем два небольших «масла» Рериха. Жена сердилась, не видела в этом прока, ждала «живых» денег. Дошло до развода – да и как могли ужиться два пассионария?! Но любовь осталась, и они продолжали жить в одном доме, теперь «свободными», а их взаимная привязанность и чувства от этого заиграли новыми гранями. Да разве забудешь, как он молодым парнем, чтобы её покорить, предложил совместную поездку к южному морю… на своём мотоцикле: 2 тыс. км туда и столько же обратно. Как тут было устоять?!