Кристин Харпер - Харв из тундры – боль, которую я отпускаю

Сколько же мне было, когда я возненавидела отца всем сердцем, гадать можно вечно. Может год, может два, я не помню. В моём детстве много белых пятен. Сначала я думала, что так и должно быть. Что так и должен вести себя отец. Воспринимала это за строгость. Лет до пяти. Думала, что у меня строгий отец. А оказалось, что мой отец просто АБЬЮЗЕР. АБЬЮЗЕР – самоутверждавшийся за счёт своей семьи. Он бил и мать и нас. Пил редко, но представлялась возможность, мог неделями. Страдали ли мы от его пьянок? Ещё как. Плакали, прятались, ходили с синяками. Но как ни странно, но мы все воспринимали это как что-то нормальное и вполне приемлемое. Стыдно было лишь тогда, когда он называл нас последними словами при посторонних людях. Шлюхами, проститутками, немощными отребьями, обращался порой как с собаками, пинал под задницу если не смог догнать оленя. На минуточку, оленя! Что нереальная задача для ребенка в пять – десять лет. Злился порой с пустого места. Можно ли было, выхватить поджопника просто так? Да легко. Страшно то, что мы воспринимали всё это, действительно за что-то нормальное и приемлемое. О том, нормально ли это я задумалась, лишь когда поняла, что друг к отцы так со своими детьми не поступают.

Я помню когда мне было чуть больше четырёх лет. В позднюю весну. Не могу передать все детали, но это произошло после каслания. Прикослав в новое место, оленей распрягли, отец пошёл отгонять оленей на пастбище. Мама в одинокого ставила чум. Хотя скажу, что чум ставят как минимум два человека. Помню мама сама ставила шесты, натягивала нюки. Ей помогали старший брат Павел – одиннадцать лет на тот момент и старшая сестра Аня – девять лет. Где-то рядом помогала Альбина, которой семь лет. Я же качала люльку самой младшей сестры Марты, которой не было и года.

Когда отец вернулся, мама двумя шестами натягивала на чум нюк. Один нюк имеет вес в сорок-пятьдесят килограмм и одному поднимать его очень тяжело.

Маме приходилось тяжелее всего. Институт семьи в тундре, очень суров. Среди тундрового населения, не встречается разводов по сей день. А уж на тот момент, развод неизгладимый позор. Не смотря на это, мать сбегала от отца. Он же силой заставил вернуться и после, бил её всю молодость, до тех пор пока мы не выросли.

Даже не подумав, помочь матери, отец гаркнул.

– Надо сети поставить, мне нужна помощь, – сказанное значило, что кому-то из детей необходимо ему помочь.

– Аня и Паша нужны здесь, мне без них не справиться, – сказала мама.

Маленькая Марта в истерике заплакала. Она уже долго находилась в люльке. Возможно она некомфортно себя чувствовала из-за природных нужд. Я активно качала люльку, но тщетно.

– Аля, – позвала мама сестру.

Аля без лишних слов подбежала. Мать посадила сестру на нарту и на колени ей положила люльку.

– Давай качай. – скомандовала мама. – Лёня, в чём тебе помощь нужна?

– Верёвку держать с одного берега, – ответил отец и погрузил мешок с сетями на плечо.

Сети ставились на небольшое ответвление реки, что называется порой карман. Там не нужна лодка, достаточно дополнительно с собой взять верёвку.

– Харв, иди с отцом, – сказала мне мама.

Я бодро кивнула и побежала за отцом. На улице было уже не просто потёмки, а уже конкретно темнело. Силуэт отца я видела еле-еле. Мельтеша маленькими ножками, я пыталась не потерять резиновые сапоги тридцать шестого размера. В тундре дети часто носят большие сапоги. Всё для того, что бы меховые тобаки (теплые уги из оленьей шкуры), могли уместиться в них. Так как было уже тепло, вместо них в сапогах были лишь портянки. Сапоги громко хлюпали и сбавляли мне темп бега. Да и могла ли я тогда бежать быстро. Никак. Потеряв отца из виду, я в панике огляделась. Темно было настолько, что я не видела дальше метра. Нечёткие силуэты, не более. Страх пробирался практически под кожу. Было не холодно, но я вся дрожала. Я боялась не призраков, не темноты, боялась явных угроз. Диких животных, мало ли кто мог бродить по тундре, а остры ли их клыки, даже не стоит загадывать. Дрожа, я спустилась к подножию горы, уже недалеко я смогла разглядеть водную гладь. Карман реки имел больше света, рядом с ней казалось даже светлее. Водная гладь, фокусировала на себе всевозможный свет неба и освещала прибрежные участки. Спустившись, я прошла сквозь небольшие кусты карликовой березы. Они были в половину моего роста.

– Папа, – негромко, дрожащим голосом окликнула я отца.

Мой негромкий зов, прошёлся эхом по берегу. Напугав меня ещё больше. Медленно переступая с ноги на ногу, прислушиваясь в звукам природы и хруста под ногами, я позвала ещё раз.

– Папа, – внутри всё сжалось. Было страшно. Темно, одна.

Чуть дальше от берега зашуршали кусты. Я настороженно обернулась. Позади меня поднималось что-то крупное и с рёвом направлялось на меня. Ноги стали словно прикованные, я вся дрожала, но не могла пошевелиться. Я не двинулась и тихо заплакала, закрыв глаза. Оно надвигалось на меня. Через секунду, рёв сменился громким смехом. Это был отец. Он накинул на себя ОЗК и притворился медведем, до полусмерти напугав меня. Всё ещё дрожа и плача, я продолжала стоять. А отец смеялся. Натешившись своей игрой, он позвал

– Пошли, – он прошёл к берегу и протянул мне конец веревки. – Видишь, там заканчивается карман реки. Обойдешь его и сравняется со мной. Держи верёвку, не отпускай, там уже протянешь на себя. Сеть расправится и всё. Оставим так до утра.

Я молча кивнула. Направившись обходить карман реки. Вокруг тесно, вся тундра говорила о своей жизни. Что-то стрекотали, что-то пищало, шуршало, прыгало. Тундра говорила. Темно, страшно. Но я шла. Потому что, так сказал отец. А его я боялась больше.

Я всё сделала, как велел отец. Обошла карман реки. С той стороны вытянула верёвку.

– Стоп, – крикнул отец. – Завяжи об траву.

Завязав верёвку я крикнула в ответ. – Завязала.

В ответ ничего не услышала. Немного постояла, вглядываясь на другой берег. В темноте ничего толком не было видно, но я разглядела, как отец поднимается на гору. Я в ужасе побежала обратно. Сапоги громко хлюпали, это вовсе не мешало. Мешали слёзы выступившие на глазах. Пелена перед глазами застрелила всё. Да и все равно, ничего не было видно. По темноте, я бежала спотыкаясь и вытирая слёзы. Отец ничего не сказал и ушел, оставив меня одну в темноте. Страх пробрался во все клеточки моего маленького тела. Я продолжала бежать. В темноте, казалось, что я бегу на одном месте. Я поднялась на гору и поняла, что не знаю куда бежать. Я сбавила ход и заревела навзрыд. Идти я начала уже медленнее, боясь уйти в неправильном направлении. Сердце билось так сильно, в висках стучало, а в горле стоял ком. Отец бросил одну, в темноте, маленькую. Захлебываясь слезами, я шла в неизвестном направлении.