Бенвенуто Челлини - Жизнь Бенвенуто Челлини

Несколько дней спустя, кончив свою медаль, я выбил ее в золоте, и в серебре, и в латуни. Когда я показал ее мессер Пьетро, он тотчас же повел меня к папе. Было это днем, после обеда, в апреле месяце, и погода стояла прекрасная; папа был в Бельведере. Явясь перед его святейшество, я дал ему в руки медали вместе со стальными чеканами. Взяв их, сразу поняв великую силу искусства, которая в них была, взглянув мессер Пьетро в лицо, он сказал: «Никогда у древних не бывало таких медалей». Пока он и другие их рассматривали, кто чеканы, кто медали, я смиреннейше начал говорить и сказал: «Если бы над властью моих зловредных звезд не было еще большей власти, которая помешала им в том, что они насильно чуть было мне не явили, ваше святейшество без своей и моей вины лишились бы верного и любящего слуги. А между тем, всеблаженный отче, в таких делах, где идешь на все, не будет ошибкой поступать так, как говорят некоторые бедные простые люди, когда они говорят, что надо семь раз примерить и раз отрезать. Если недобрый лживый язык одного моего злейшего противника, который так легко разгневал ваше святейшество, что оно пришло в такую ярость, велев губернатору, чтобы, как только поймает, он меня повесил; то, увидев потом такое неудобство, причинив самому себе такой великий вред, чтобы лишить себя слуги, о котором ваше святейшество само говорит, каков он, я думаю наверное, что и перед Богом, и перед людьми ваше святейшество испытывало бы потом немалое угрызение. А между тем добрые и добродетельные отцы, а равно и таковые же хозяева, на своих сыновей и слуг не должны так стремительно обрушивать руку; потому что сожаление потом не служит им ни к чему. Раз Господь помешал этому зловредному бегу звезд и сохранил меня вашему святейшеству, я еще раз прошу его, чтобы оно не так легко на меня гневалось». Папа, перестав рассматривать медали, с большим вниманием меня слушал; а так как тут же присутствовало много чрезвычайно важных синьоров, то папа, покраснев немного, видимо устыдился и, не находя другого способа, чтобы выпутаться, сказал, что он не помнит, чтобы он когда-либо отдавал такое распоряжение. Тогда, заметив это, я вступил в другие разговоры, так что я отвел этот стыд, который он обнаружил. Так же и его святейшество, вступив в разговоры о медалях, спросил меня, какого способа я держался, чтобы так удивительно их выбить, потому что они такие большие; оттого что у древних он никогда не видал медалей такой величины. Немного поговорили об этом, и он, который боялся, как бы я не начал ему поученьица хуже прежнего, сказал мне, что медали превосходны, и что очень ему нравятся, и что ему бы хотелось сделать еще другой оборот по своему вкусу, если такую медаль можно чеканить с двумя оборотами. Я сказал, что да. Тогда его святейшество велел мне, чтобы я изобразил историю Моисея, когда он ударяет в скалу и оттуда идет вода, а сверху надпись, каковая гласила бы: «Ut bibat populus». [184] «Ut bibat populus» — «Чтобы пил народ» (лат.). Медаль была заказана по случаю окончания монументального колодца, построенного Антонио да Сангалло в Орвието в 1528 г… Чеканы обеих медалей хранятся во Флорентийском национальном музее. В Государственном Эрмитаже в Санкт-Петербурге имеется экземпляр медали с надписью «Ut bibat populus». LXXII И потом добавил: «Ступай, Бенвенуто; и ты еще не успеешь ее кончить, как я о тебе позабочусь». Когда я ушел, папа похвалился в присутствии всех, что даст мне столько, что я смогу жить богато, уже не утруждаясь больше на других. Я усердно принялся кончать оборот с Моисеем.

Тем временем папа занемог; и так как врачи находили, что болезнь опасна, то этот мой противник, боясь меня, поручил некоим неаполитанским солдатам, чтобы они сделали со мной то, чего он боялся, как бы я не сделал с ним. Поэтому мне стоило многих трудов защитить мою бедную жизнь. Продолжая, я совсем кончил оборот; отнеся его к папе, я застал его в постели в преплохом состоянии. При всем том, он учинил мне великие ласки и захотел посмотреть медали и чеканы; и, велев подать себе очки и огня, так ничего и не мог разглядеть. Он начал щупать их слегка пальцами; поделав так немного, он испустил великий вздох и сказал некоторым там, что ему жаль меня, но что, если Бог вернет ему здоровье, он все устроит. Три дня спустя папа умер, [185] Три дня спустя папа умер … — Климент VII умер 25 сентября 1534 года. и я, хоть мои труды и пропали, не упал духом и сказал себе, что благодаря этим медалям я сделал себя настолько известным, что всяким папой, который придет, буду применен, быть может, с большей удачей. Так я сам себе придал духу, похерив раз навсегда великие обиды, которые мне учинил Помпео; и, вооружившись с ног до головы, пошел в Сан Пьеро, поцеловал ноги покойному папе, не без слез; потом вернулся в Банки поглядеть на великую сумятицу, которая наступает в таких случаях. И когда я сидел в Банки со многими моими друзьями, случилось, что мимо шел Помпео посреди десятка людей, отлично вооруженных; и когда он как раз оказался насупротив того, где я был, он. остановился с таким видом, как будто хотел со мною ссоры. Те, что были со мной, молодые люди храбрые и предприимчивые, делали мне знаки, что я должен взяться, на что я сразу подумал, что если я возьмусь за шпагу, то последует какой-нибудь превеликий вред для тех, кто как есть ни в чем не повинен; поэтому я решил, что лучше будет, если я один подвергну опасности свою жизнь. Постояв этак с две авемарии, [186] Авемариа — т. е. «Ave Maria» (лат.), молитва Деве Марии. LXXIV Помпео насмешливо расхохотался в мою сторону и пошел, а эти его тоже хохотали, качая головами, и выделывали много подобных дерзостей; эти мои товарищи хотели затеять ссору; на что я сердито сказал, что свои дела я и сам умею справлять, что мне не требуется никого храбрее, чем я сам; так что пусть каждый заботится о себе. Рассердившись, эти мои друзья ушли от меня, ворча. Среди них был самый дорогой мой, друг, каковому имя было Альбертаччо дель Бене, родной брат Алессандро и Альбицо, каковой теперь в Лионе превеликий богач. Этот Альбертаччо был самый удивительный юноша, которого я когда-либо знавал, и самый отважный, и любил меня, как самого себя; и так как он отлично понимал, что эта выдержка не от малодушия, а от отчаянной храбрости, потому что знал меня прекрасно, то, отвечая на слова, он просил меня, чтобы я сделал ему одолжение позвать его с собой на все то, что я задумал предпринять. На что я сказал: «Мой Альбертаччо, над всеми другими самый дорогой, придет еще время, когда вы сможете подать мне помощь; но в этом случае, если вы меня любите, не обращайте на меня внимания, и займитесь вашим делом, и поскорее уходите, как сделали остальные, потому что сейчас нельзя терять времени». Эти слова были сказаны быстро.