Кристиан Жак - Нефертити и Эхнатон

А, следовательно, не было и разрыва между старым и новым периодом в плане хозяйственного управления; Эхнатон подтвердил полномочия Рамосе и даже расширил сферу его ответственности.

Визирь ежедневно общался с царем и предоставлял последнему подробный отчет о своей деятельности. От него требовалось, как говорится в одном тексте, чтобы «все дела пребывали в здравом и невредимом состоянии». Визирь ни на миг не должен был забывать, что он носит на шее символический знак богини космического порядка и универсальной гармонии.

Одновременно с Рамосе или после него должность визиря исполнял еще один человек, Нахт, живший в южном квартале Ахетатона. Оба они были администраторами высшего ранга, выдержанными и компетентными, которые вполне справлялись с задачей обеспечения благополучного существования жителей новой столицы.

Разумеется, невозможно было требовать, чтобы все жрецы фиванских храмов покинули город бога Амона и переселились в Ахетатон. Фараон никогда и не имел намерения превратить Фивы в мертвый город. Поэтому часть религиозного и административного персонала, находившегося под началом верховных жрецов Амона, осталась на своих местах – так же, как и работники фиванской городской администрации.

Эхнатон, подобно всем фараонам, нуждался в преданных сотрудниках – и в личных друзьях, и просто в компетентных людях, которым можно было спокойно поручить то или иное ответственное дело. Амарнские тексты позволяют предположить, что Нефертити и Эхнатон сами подбирали людей для своего окружения и находили кандидатуры на ключевые посты в Ахетатоне. Мы знаем имена и должности некоторых из этих людей.

Мерира, уже упоминавшийся выше, был «верховным жрецом Атона» и следил за правильным ходом церемоний в большом храме этого бога. Хатиаи, управляющий царскими строительными работами и архитектор, отличался тем, что не скрывал своего благосостояния. Обогатившись на царской службе, он построил себе роскошное жилище, которое непрестанно совершенствовал. Хатиаи настолько гордился своим домом, что велел замуровать старый вход, дабы вынудить гостей обходить здание кругом: теперь они волей-неволей должны были любоваться изящным садом и молельней [102]этого настоящего маленького дворца.

В отличие от него начальник строительных работ Маа-Нахт-Тутеф занимал скромный дом в центре города. Что же касается знаменитого скульптора Тутмосе, то он тоже ценил преимущества обеспеченной жизни. В одном из помещений его мастерской был обнаружен знаменитый раскрашенный бюст Нефертити.

Ахмосе, хранитель царской печати и писец, называл себя «величайшим из великих, первым из придворных, тех, кого царь любит каждый день». Пареннефер был кравчим Его Величества, человеком «с чистыми руками». Ранефер выполнял особо деликатную миссию: он был возничим царской колесницы и заботился о лошадях Эхнатона. Придворного врача звали Пенту. В надписях его имя сопровождается титулом «первый служитель Диска». Майя, армейский генерал, «наполнял свои уши Правдой, исходившей из уст царя, когда находился в его присутствии». Он причислял себя к тем, кого фараон «возвеличил» за их личные добродетели и заслуги.

Итак, многие вельможи эль-Амарны были «новыми» людьми, обязанными своим богатством и карьерой исключительно Эхнатону. Один из них даже носил имя, которое переводится так: «Меня создал Эхнатон». Сам же царь называл своих приверженцев «теми, кому он [фараон] дал развиваться», а владельцы гробниц ничтоже сумняшеся объявляли царя «богом-творцом людей, созидающим как великих, так и малых».

Эхнатон отстранил от кормила центральной власти прежних должностных лиц и организовал собственную администрацию, предложив важные посты своим приверженцам. В самом этом факте нет ничего необычного.

Однако заявление домоправителя царицы Тийи, некоего Хуйи, заставляет расценивать «кадровую политику» Эхнатона как весьма специфическую. По словам Хуйи, фараон выбирал кандидатуры своих сановников не из числа благородных вельмож, как было принято, но из представителей самых низших слоев общества. Другой амарнский чиновник подтверждает столь неожиданное откровение, объясняя, что обязан своим положением прямому вмешательству царя: до этого он прозябал в нищете. Волею Эхнатона он стал доверенным лицом царя, к мнению которого прислушиваются, и приобрел значительное состояние. Он наивно сообщает нам, что безгранично удивлен, так как никогда не предполагал, что однажды достигнет подобного процветания. Третий персонаж без обиняков говорит, что его отец и мать были лишены самого необходимого, а сам он практически опустился до положения нищего. Царь Эхнатон самолично накормил и утешил его, после чего ввел в круг своих приближенных и удостоил высокого административного ранга.

Пареннефер получает в награду от царя золотые ожерелья. Прорись рельефа из гробницы Пареннефера в эль-Амарне.

Я был бедняком, – объясняет этот человек, – но царь меня создал, он меня возвысил. Я не владел имуществом, а он позволил мне приобрести слуг, стать хозяином земель, общаться с великими, тогда как мое происхождение было низким.

Все эти свидетельства как бы резюмируются в тексте, который прославляет милости Эхнатона таким образом: Он – Нил для человечества, он кормит людей; он – мать, которая дает рождение миру. Не бывает ни нищеты, ни неудовлетворенных потребностей у того, кого любит царь.

Во всех подобных высказываниях Олдред видит лишь лесть, «дипломатические» декларации, корыстные восхваления. По его мнению, амарнские «нувориши», которые во всеуслышание заявляют о своей благодарности и радуются, что избежали нищеты, – это обыкновенные придворные лжецы; их цель – создать у Эхнатона ощущение личного могущества, заставить поверить, что именно он является источником их благосостояния.

Немецкий египтолог Кеес, напротив, полагает, что признания новых амарнских сановников следует принимать всерьез. С его точки зрения, гипсовые маски (найденные в мастерских скульпторов), благодаря которым мы знаем лица многих жителей Ахетатона, доказывают, что большая часть вельмож имела скромное происхождение. Черты лиц, часто довольно грубые, как будто свидетельствуют о том, что амарнская элита сильно отличалась по своим внешним признакам от фиванской.

В этой связи можно также вспомнить, что при Эхнатоне начался процесс вытеснения классического языка, который употреблялся в Фивах, простонародными формами речи. В язык амарнского периода проникают многочисленные неологизмы азиатского происхождения, что объясняется космополитизмом столичной культуры.