Максим Лазарев - Хроника карантина 2020

– Как всё-таки смешно и в то же время правильно устроен мир. Начал ты размышлять над его устройством? Задаваться вопросами бытия? На тебе! Иди вон говно откачивай и молчи себе в трубочку. – Он рассмеялся. – Пошли спать, дорогая. Сегодня был долгий вечер.

Шёл двадцать первый день карантина…

После вымотавших и морально, и физически событий прошедшей ночи проснулись они поздно. Долго принимали душ, неторопливо завтракали. Напоенная ароматом свежеиспечённых куличей и вкусного гватемальского кофе, атмосфера кухни окутывала и погружала в приятную сладкую ленивость, которая всегда наступает после боя, тяжёлой, но выполненной работы или выигранного спортивного матча. Жена, окончательно пришедшая в себя, думая о чем-то своём, неторопливо пила кофе, по чуть-чуть откусывая от горячего бутерброда, и иногда улыбалась своим мыслям, не то смеясь над тем, что устроила сама, не то вспоминая все перипетии ночной битвы за чистоту. Он налил вторую чашку и закурил.

– Вспоминаешь приключения? – он тоже улыбнулся и продолжил: – Всё-таки смотри, как интересно устроен человек. Час назад он думает, что случилась беда, а спустя два смеётся сам над собой и сделанной им же самим глупостью. И это здорово. Тот, кто может смеяться над самим собой, только и может что-то сделать в этой жизни. А вообще давай завязывай с воспоминаниями. Я потом Серёжке расскажу, вот тогда и посмеемся все вместе. А сейчас давай вернёмся в реальность. Праздник-то какой сегодня! Это ведь праздник, как никогда важный для того, что сейчас творится, для всей этой хрени вокруг нас. Он сейчас просто необходим. Необходим, как воздух! Это же праздник надежды и веры. И веры не только в Христа и его Воскресение, точнее, не только этой веры. А веры в большом смысле! Веры, как того, без чего нельзя вообще жить! Веры в правду, в добро, в жизнь. Веры, как чувства человека, без которого человек перестает быть человеком. Ведь вера и делает человека человеком. Вера в правду, вера в семью, вера в страну, вера в самого себя. То есть получается, что вера и есть сама жизнь. Это слова-синонимы. А сейчас, когда у многих в мозгах бардак, а у многих этот бардак вообще отправился погулять, когда многие вырваны из своей колеи, по которой ехали всю жизнь не задумываясь даже, куда едут и зачем, – вот для них это особенно важно. Супер-, сверх-, архиважно. И если бы я писал речь для Патриарха, я именно об этом бы и говорил. А сейчас давай заканчивать завтрак. Давай потрудимся. На тебе салат, на мне мясо. – Он улыбнулся и встал.

В огромной стране заканчивались последние приготовления к светлому празднику. Накрывались столы, зажигались свечи и лампады. Уже надевали праздничные одежды архиереи, и выносили хоругви протодьяконы. А где-то в далеком Петропавловске-Камчатском, почти на другой стороне земного шарика, уже поднялся на колокольню звонарь и, перекрестившись, потянул веревки колоколов. И сначала басовито и приглушённо, а потом всё выше и звонче, расцветая и расплываясь многоголосьем в гулкой тишине, поплыл над Великой Россией Благовест…

Шёл двадцать второй день карантина…

Солнце заливало квартиру светом, будто вдруг вспомнив, что хотя бы в праздник нужно поработать и всё-таки вернуть городу, скованному карантином, настоящую весну. Из раскрытого настежь окна вливался хотя ещё и стылый, но уже напоенный особым весеннем запахом воздух. Настоящий апрельский воздух! Такой, каким он был в детстве. Когда невозможно усидеть дома, а нужно было непременно бежать на ещё не до конца просохшую площадку и с упоением играть в первый после зимы футбол, а потом гнать на велике к пруду ловить тритонов…

Или поехать с дедом за город, в Опалиху, за берёзовым соком. И потом у маленького костерка слушать дедовы истории про войну или про детство в деревне. И пока дед медленно, с расстановкой и очень смачно допивал чекушку, самому с жадностью поглощать поджаренный дочерна на костре хлеб… Вспомнилось, как они любили с другом Ленькой ездить на этюды в эти дни. В тёмных ельниках ещё лежал снег, а на пригорках уже цвели подснежники и распускалась мать-и-мачеха. Они быстро, на время, писали по короткому этюду, а потом спешили в Москву, чтобы где-нибудь в Останкинском парке выпить с друзьями портвейна…

Всплыла первая после дембеля весна и вот точно такой же день. И то забытое ощущение, что вся жизнь впереди, и не убиваемым казалось ничем и никогда чувство предстоящего счастья…

Защемило в груди. Увлажнились глаза. Надо успокоиться, всё хорошо.

– Чего это я развспоминался?! Это всё весна виновата! Весной всегда так. На то она и весна! Скоро вон и девчонки короткие юбки понадевают, сирень зацветёт… Нет, надо всё-таки сваливать на дачу. Неделя, и уедем.

В кухню вошла жена.

– Дорогой, всё накрыла. Пойдём, – она улыбалась. – Сейчас включим видеотрансляцию и будем отмечать вместе с Серёжкой!

– Умница. Так и надо сделать. А потом будем звонить и всех поздравлять! Маму, тёщу. В Севастополь, во Владивосток, в Новосибирск, в Саратов, в Тамбов. Да всем позвоним! Пойдём! – Он вытащил из холодильника графин с водкой, который тут же покрылся запотевшей патиной, и пошёл следом за женой в комнату. Неумело, но громко напевая: – Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ!

Водружая графин в середину стола, он улыбнулся жене и уверенно произнес:

– Будем жить, любимая! Христос Воскресе!

Шёл двадцать третий день карантина…

Утро понедельника было спокойным и размеренным. Интернет показывал, что наконец-то начинается настоящая весна. И что к концу недели можно будет отправляться на дачу. По тому, как развивалась эпидемия, прибавляя по тысяче и более в день заболевших, было понятно, что переезд будет не на неделю и, наверно даже, не до конца майских праздников. А это значит, что подготовиться нужно серьёзно. Покупки в интернет-магазинах и заняли практически всю первую половину дня. И когда казалось, что всё запланированное было выполнено и напротив каждого пункта в списке изображена эмблема МХАТа, запищал домофон, и на его экране появилось изображение председателя кооператива. Жена, не открывая двери, громко спросила:

– Артур чего надо?

– Поговорить надо. И с тобой, и с Максимом. Впустите? Я в наморднике, – и он натянул болтавшейся под подбородком респиратор.

– Впустить? – спросила жена.

– Нет, скажи, пусть идёт на улицу, я сейчас выйду.